Мне неизвестна семья, которая сменялась с Сумским. Но могу себе представить радость, охватившую этих людей, когда некто предложил вот так вот, за здорово живешь, решительно безо всякой доплаты (я уверена, что Сумской не взял ни копейки) переехать в его квартиру.

Должно быть, его посчитали малость не в себе. Но ведь не расскажешь же всем, как трудно, невозможно жить в опустевшей квартире, где стены кричат и ни на минуту не дают позабыть о прошлом…

Сумской привязан к моему Юрке, приносит ему книги, часто беседует с ним, а о чем, признаться, не знаю, ни разу не прислушивалась. Приходя ко мне, он первым делом спрашивает:

— Где парень?

И заметно скучнеет, если Юрки нет у меня.

Может быть, Юрка напоминает ему одного из сыновей? Не знаю.

Он старается не вспоминать о сыновьях. Лишь однажды признался:

— Сегодня приснился мне Гога…

Гога — младший сын, и в самом деле Юрка чем-то неуловимо походит на него. Помолчал, добавил:

— Сколько ему было бы сейчас? Можешь себе представить — сорок. Старый, в сущности, мужик, а мне все видится совсем маленьким, вот этаким…

В моей памяти Гога тоже остался низкорослым, коренастым юношей с цыпками на руках, обветренными худыми щеками. Выгоревшие волосы надо лбом, глаза, не то серые, не то зеленые, от загара кажутся выцветшими, совершенно светлыми.

Наверное, и вправду справедливы слова:

«Мертвые остаются молодыми…»

Юрка любит Сумского; мне думается, Юрка вообще редко к кому плохо относится. Удивительно добросердечный и доверчивый мальчик. Правда, если уж невзлюбит, то всерьез, на всю, как выражается Игорь, железку. Ничем тогда его не уломать, ничем не растрогать.

Кроме того, он реактивен, очень вспыльчив, быстро вспыхивает, но зато так же быстро успокаивается.

Помнится, он тогда еще жил у меня, и было ему около пяти лет. Как-то перед сном я читала ему басню Крылова «Стрекоза и муравей». Внезапно он выхватил книжку из моих рук, стал яростно рвать страницы, одну за другой.

Вначале я даже испугалась: что такое с ребенком? Не тронулся ли ни с того ни с сего? Ведь и так может случиться…

А он рвал страницы в клочья и кричал:

— Ненавижу гадкого злюку! Не читай мне про него больше!

Потом все разъяснилось. Юрка разозлился на жадюгу муравья, который не пожелал накормить и обогреть бедную легкомысленную стрекозу.

— Вот увидишь, — категорически заявил Юрка, — стрекоза ему еще задаст так, как следует…

А спустя два дня сказал:

— Я тоже сочинил басню.

— Как называется твоя басня? — спросила я.

Он выждал многозначительную паузу.

— «Муравей и стрекоза».

И тут же начал лупить наизусть:

«Муравей стал старый, и ему было очень холодно в доме и нечего кушать, и он пошел искать стрекозу, потому что стрекоза жила в хорошем доме, в самом хорошем доме во всем городе, и у нее было много всего, всякой еды: и зефир, и вобла, и копченая колбаса, и лимонад. Муравей нашел стрекозу, а она спросила:

— Что тебе надо?

Потом как закричит:

— А ну, пошел вон!»

Юрка отчеканил все это в один присест, не переводя дыхания.

— Ну как? — спросил он.

Я улыбнулась.

— Почему ты смеешься? — возмущенно спросил он. — Чего тут такого смешного?

— Прежде всего, почему ты думаешь, что стрекоза должна любить зефир и воблу?

— Потому что я люблю зефир и воблу, — ответил Юрка.

— Это все понятно, но у стрекозы может быть другой вкус.

Он подумал немного.

— А как бы ты сказала?

— Я бы сказала просто: «У стрекозы было много еды».

— Что ж, — согласился он, — можно и так, бабкин. Но я еще посоветуюсь со стариком.

Отца он зовет старик. Меня — бабкин.

Это первое слово, произнесенное им, так я и осталась бабкиным до сих пор. И ничего, откликаюсь…

Валю Курганову, самую хорошенькую ученицу седьмых классов его школы, он прозвал Лошадь. Сперва все дивились, какая там лошадь, откуда, потом мало-помалу согласились с ним. В самом деле, эта высокая, как бы вытянутая вверх девочка с узкой породистой головой и длинной, до бровей челкой чем-то напоминает порывистую, горячих кровей лошадку. У Вали почти черные глаза, тонкий, с постоянно раздувающимися ноздрями нос, белые длинные зубы.

Ее уже никто не зовет по имени. Лошадь и Лошадь, и все тут.

Когда-то Валя обижалась, после привыкла. Если звонит Юрке и он спросит:

— Это кто, Лошадь?

Отвечает:

— Она самая…

Валины родители так же, как и Юркины, в разводе. Валя тоже живет с матерью, довольно редко видится с отцом. Однажды сказала о нем:

— Мне все равно, есть у меня отец или нет его…

Юрка признался мне, что она переживает за мать, за то, что отец внезапно, в один день, собрался и ушел из дома.

— Представь себе, бабкин, я спросил Лошадь, к кому ушел отец, она ответила: «Ни к кому, просто снял комнату и переехал туда и живет совершенно один».

Юрка пожал плечами.

— Тоже вроде нашего старика…

Юрка не осуждает отца, не допытывается ни у матери, ни у меня, почему они разошлись.

Он сохраняет полный нейтралитет. Ни о чем не расспрашивает, никого не осуждает и уж наверняка не стремится помирить родителей.

Внешне и Мила и Игорь остались в добрых отношениях.

Игорь шутит порой:

— Блюдем мир, как можем…

Иногда они все трое идут в кино — Мила, Игорь и Юрка. С виду вполне респектабельная, благополучная семья, идут рядом, беседуют, улыбаются друг другу. И после сеанса обедают вместе или в каком-либо ресторане, или у Милы.

Как-то и меня позвали в воскресенье к Миле на обед. Я немного опоздала, пришла, когда они уже сидели за столом, Юрка и Игорь, Мила подавала второе, накладывала в тарелки салат. Потом и сама села за стол. Мирно беседовали, шутили, Игорь рассказывал смешные анекдоты из жизни альпинистов, в юности он ходил пару раз в горы и потому считает себя опытным, бывалым альпинистом.

Потом он ушел, пожал Милину руку, поцеловал меня, хлопнул по плечу Юрку.

— Пошли, сын, проводи старика до метро…

Они вышли вместе. Мила стала убирать посуду, выносить ее на кухню. Я тоже собрала тарелки, дошла до стеклянной двери, ведущей на кухню, остановилась, вижу: Мила стоит спиной ко мне, плечи опущены. Вдруг почувствовала на спине мой взгляд, обернулась, весело улыбаясь, тряхнула волосами, заговорила о чем-то незначительном, о чем, я тут же позабыла.

Почему они разошлись, не знаю. И кто был инициатором развода, тоже не знаю. Кажется, все было решено вроде бы безболезненно и с согласия обоих.

Что ж, если так, тем лучше. Пусть будет меньше страданий, пусть…

Недавно мой сын снова женился. Опять, как в первый раз, не спросил меня, не посоветовался. Просто привел ее ко мне, познакомил:

— Это моя жена…

Ната — крепкая, приземистая, коренастая. Черные быстрые глаза, твердые щеки. Много курит, красиво затягиваясь и пуская изо рта быстро тающие колечки; как мне думается, добродушна и в меру покладиста.

Но одно плохо: она хвастлива, чересчур самоуверенна. То и дело говорит о своих успехах, поминутно цитирует высказывания мужчин, их комплименты и страстные признания:

— Еду в метро, а он напротив уселся, глаз с меня не спускает, такой чудак…

— Прямо не знаю, что делать, все глядят, я прохожу словно сквозь строй взглядов…

— Он говорит, я просто сна и отдыха лишился из-за вас…

— Дай ему эуноктин или другое снотворное, — сказал как-то мой сын. — Как же это можно не спать целыми сутками, не ровен час — ослабеет напрочь…

Ната приняла его слова всерьез. Спросила:

— Ты что, кажется, ревнуешь?

— Ни капельки, — ответил сын, как я поняла, совершенно искренне.

Игорь сказал мне один на один:

— Она меня устраивает, с ней в общем легко…

А она полагает, что он потерял голову от любви.

Должно быть, все-таки Игорю будет с ней спокойнее, чем с Милой. Она не такая колючая, не взбалмошная, если бы еще поменьше хвасталась своими победами, ей бы цены не было.

Она еще ни разу не видела Юрку. Как-то они отнесутся друг к другу? Понравятся ли? Впрочем, какое это все имеет значение? Вместе им все равно не жить.

…Это случилось на днях. Я собиралась ложиться спать, когда зазвонил телефон. Звонила Мила.

— Вы не спите?

— Еще нет, — ответила я. — Что случилось?

— Ничего такого, — сказала она.

— Юрка здоров? — спросила я и замерла, ожидая ответа.

— Здоров, — сказала Мила. — С ним все в порядке, не беспокойтесь.

У меня сразу отлегло от сердца. Юрка здоров, это самое главное, все остальное неважно.

— Я бы хотела, чтобы вы передали вашему сыну, чтобы он перестал ходить к нам, — сказала Мила.

Я переспросила:

— Что? Что ты сказала?

— Я не хочу, чтобы ваш сын продолжал ходить к нам, — сказала Мила.

— Почему? Что случилось?

— Ни почему. Ничего не случилось.

— Но все-таки? — не отставала я. — Все-таки, почему?

— Я так решила, — сказала Мила. — Я считаю, что больше нам ни к чему встречаться, ни мне с ним, ни Юрке.

Она помедлила и добавила:

— И к вам, полагаю, Юрке не к чему приходить, хватит!

— Мила, — воскликнула я, — помилуй, что ты говоришь?

В ответ я услышала короткие злые гудки. Разумеется, в эту ночь я ни на секунду не сомкнула глаз. Что с Милой? Какая муха ее укусила? Я едва дождалась утра, позвонила сыну. Он выслушал меня, усмехнулся.

— Что за чудачка, однако!

Я возмутилась:

— Ты еще смеешься!

— А что мне, плакать? — удивился он, и мне представилось, как он щурит свои темные, в смуглых веках глаза, чуть усмехаясь краешком рта, такого же, как у его покойного отца, как бы немного припухшего…

— Это все из-за того, что я женился, — сказал сын. — Посмел жениться без ее на то разрешения.

Я сказала:

— Не думаю, чтобы Мила хотела сойтись с тобой…

— И я не думаю, — согласился он. — Ее устраивал статус-кво, чтобы мы жили порознь и время от времени встречались, а вот менять что-то, не спросясь у нее, скажем, жизнь, — это уже никак не годится…

Признаюсь, его спокойный насмешливый голос успокоил меня, и я стала на все случившееся смотреть другими глазами. В самом деле, все это несерьезно. Сын поговорит с нею, объяснит все как есть и уговорит ее ничего не менять. И все останется так, как было. И Юрка по-прежнему будет приходить ко мне на субботу и воскресенье и встречаться с отцом, и Мила будет по-прежнему относиться ко мне и к Игорю в достаточной мере миролюбиво, чего же еще желать?..