Помню, мы поехали с ним и с Маськой на аэровокзал. Была зима, холодный декабрьский день. Я уже была как-то с отцом на аэровокзале, а Маська очутилась там впервые.

Как же поразил ее весь этот праздничный, пронизанный многоголосым шумом и музыкой мир!

Радио передавало музыку, потом музыка внезапно обрывалась, и чей-то жестяной голос металлически чеканил:

«Внимание, граждане пассажиры…»

Одни люди садились в автобус, чтобы ехать в аэропорты, другие выходили из автобуса, шагали нетвердо, все еще не веря, что наконец-то под ногами земля.

Пробегали миловидные стюардессы, переговариваясь друг с другом, летчики гражданской авиации несли небольшие чемоданчики — это был особый, ни на что не похожий быт,-со своими, только ему присущими законами, вдруг возникший в центре Москвы.

Маську особенно поразил справочный телевизор. Нажмешь кнопку — появится на экране девушка, спросишь ее, куда летит самолет, она ответит.

Маська нажала кнопку, спросила:

— Когда самолет в Челябинск?

Почему именно в Челябинск, никто из нас не мог понять.

Девушка, мордастенькая, с густой челкой, как сейчас помню ее лицо, коротко ответила:

— В девятнадцать сорок. Аэропорт Домодедово…

Экран тут же погас. Маська радостно засмеялась. Снова нажала кнопку. Девушка опять глянула на нее подрисованными глазами.

Маська сказала:

— Какая вы красавица, тетя…

Мы с отцом фыркнули, а девушка улыбнулась, показав некрасивые зубы.

…Все дальше разворачивалась дорога. Бежали навстречу дома, деревья, места, чем-либо памятные для меня. Вот здесь мы шли с ним и с Маськой, и он купил нам стакан жареных семечек; здесь я упала, расшибла до крови коленку, и он взял у продавщицы газированной воды стакан с водой и промыл мне коленку.

А в кинотеатре «Сокол» мы смотрели с ним «Повесть о настоящем человеке». В темноте у него влажно блестели глаза, и по щеке протянулась узенькая полоска слез. Отец был сентиментален, наверно, правду говорят — жестокие люди сентиментальны.

Он оказался жестоким. Только став старше, я поняла это. Раньше не понимала, теперь поняла. И все равно я была не в силах побороть себя, как ни старалась. Я смотрела в зеркальце на лицо отца и чувствовала, что до сих пор люблю его.

Люблю его седые виски, его руки, усталые глаза, измятый от жары воротничок рубашки, знакомую с детства родинку на мочке уха…

Неужто он позабыл меня? Вот так вот взял и выбросил из памяти, из души? И равнодушно глядит на стадион Юных пионеров, на театр Образцова, на аэровокзал, а сам думает о чем-то, не имеющем ко мне никакого отношения…

Улица Дыбенко выглядела так же, как и все остальные улицы Химки-Ховрина. Похожие дома, либо башни, либо девятиэтажные, белого цвета, с балконами, поросшие травой лужайки, продолговатые магазины с широкими стеклянными витринами. Все на одно лицо. Если бы я жила здесь, я, наверно, каждый раз возвращаясь, путала бы дом и подъезд.

Он вылез из машины, стал рыться в карманах. Протянул мне две рублевые бумажки, снова полез в карман за мелочью.

— Пожалуйста, — сказал он, — сдачи не…

Запнулся, не закончил слова. А я была готова говорить с ним. Я готовилась всю дорогу.

— Здравствуй, папа, — сказала я.

— Это ты, — помедлив, ответил он, — Катя…

— Она самая, — весело проговорила я.

— Постой, неужели? Вот неожиданность!

Открыл дверцу, снова сел в машину, рядом со мной. Молча разглядывал мое лицо, волосы, банлоновый джемпер, который я зачем-то надела в эту жару и теперь парилась в нем, словно картошка в кастрюле без воды. Я видела, как его глаза медленно сползают с моего лица на руки, потом опять глядят на волосы и опять на лицо…

— Как ты живешь, Катя? — спросил он наконец.

— Нормально. Мы давно не виделись. У тебя все в порядке?

— Все, — ответил он. — Как Маська?

— Сдает экзамены.

— Маська сдает экзамены, — повторил он. — Подумать только, наша Маська…

— Ей уже четырнадцать лет и два месяца…

Он медленно покачал головой:

— Боже мой, как летит время!

— У тебя есть дети? — спросила я.

— Нет, но есть у жены. — Он быстро, скороговоркой произнес это слово. — Сын от первого брака. Ровесник Маськи.

Когда отец жил с нами, Маська любила за обедом сидеть у него на коленях. Мама сердилась:

— Ты мешаешь папе. Садись на место…

Но отец защищал Маську:

— Она мне нисколько не мешает…

Вряд ли его пасынок, сын нынешней жены, садится к нему на колени. Впрочем, Маська теперь тоже не села бы. Она уже большая. Может быть, когда отец глядит на него, ему вспоминаются Маська и я?..

— Как мама? — спросил он.

— Нормально.

— У тебя все нормально, — сказал он.

— Дымка умерла, — сказала я.

— Дымка? — переспросил отец, стараясь понять, кто это. — Ах да, Дымка! Как жаль! От чего?

— От старости.

Я не хотела сказать, что Дымка умерла, как считали все, от тоски по нему.

— От старости? Ей же было совсем немного…

— Девять лет для собаки порядочно. А у тебя сейчас есть собака?

— Есть тибетский терьер.

— Как зовут?

— Тошка. Очень смешной, кудлатый, глаз не видать…

— Маська таких любит…

Он взял меня за руку и тут же выпустил.

— Катя, я хочу, чтобы ты не осуждала меня, слышишь?

— Слышу.

— Пойми, девочка, ты уже взрослая, ты должна понять. Я не хотел вести двойную жизнь. Лучше правда, какая бы она ни была!

Я посмотрела на часы. И он тоже посмотрел на мои часы. Когда-то они принадлежали ему. Большие, плоские, с выпуклым стеклом, они мне очень нравились, и он знал о том, что они мне нравятся, и подарил мне часы. Мама удивлялась:

— Зачем тебе мужские часы?

А отец говорил:

— Ну, раз они ей так понравились, пусть носит…

— Ты спешишь? — спросил отец.

— В общем, да.

— Подожди, — сказал он. — Я же ничего о тебе не знаю. Ни о ком из вас не знаю. Значит, ты работаешь на такси?

— Как видишь.

— А учиться не хочешь: ты, помню, хотела поступать в МГУ!..

Я промолчала. Что тут ответить?

— Ты сердишься на меня? Только говори правду.

— Нет, — ответила я. — Не сержусь, скорее удивляюсь.

— Чему же?

— Тому, что ты ни разу у нас не был.

Он заговорил торопливо:

— Я виноват, знаю, конечно, виноват, но тут было много всякого, от меня не зависящего, я уезжал надолго, потом жена болела…

И опять слово «жена» произнес скороговоркой..

Как-то неловко было его слушать. К чему оправдываться? К чему говорить какие-то стертые, лишенные смысла слова?

Сказал бы просто: «Боюсь вас видеть. Вот так вот, боюсь…»

Потому что он наверняка боится нас. Особенно, должно быть, меня и Маську. Может, и собирался поначалу прийти к нам, но каждый раз откладывал, искал и находил предлог, чтобы не приходить, а после привык. В конце концов ко всему же привыкают…

Я хотела сказать ему, что все понимаю. Ну, пусть не все, почти все. Я ведь уже большая. Глава семьи. Маська зовет меня «хозяин». И за столом я сижу на папином месте. И когда прихожу с ночной смены и ложусь спать, мама с Маськой ходят на цыпочках, и я слышу, как Маська громким шепотом говорит по телефону подруге:

— Позвони позднее. У нас хозяин спит…

Порой мне кажется, что Маська называет меня «хозяин» потому, что старается представить отца на моем месте. Или просто хочет доказать подругам, что все у нас в порядке, все как надо.

Маська на редкость скрытная. Это хорошо. Пусть будет так. И пусть никто ни о чем не знает, не расспрашивает, не пытается пожалеть. Нам с Маськой это не нужно!

А еще я хотела сказать, что, несмотря ни на что, люблю его. И Маська любит. Иной раз вертится перед зеркалом, разглядывая свое лицо, и вдруг спросит:

— Правда, я похожа на папу?

Тяжело все это, как бы мы ни пытались позабыть о нем, вычеркнуть его из сердца, из памяти! Правда, никто из нас не пытается позабыть его. Ни мама, ни мы с сестрой. Просто стараемся не говорить о нем.

— Я приду к вам, Катя, — сказал отец. — Непременно приду, в ближайшие же дни.

Я снова глянула на часы.

— Понимаю, — сказал он. — Тебе некогда.

Я молча протянула ему руку. В его правой ладони все еще были зажаты два рубля, которые он раньше приготовил для меня. Он быстро переложил их в левую руку.

— До свиданья, Катя…

Может быть, ему хотелось поцеловать меня, но он боялся, что я отвернусь…

Смущенно глянул на счетчик, я совсем, позабыла про счетчик, и он отстукивал уже четвертый рубль.

— Смотри, как уже много! Я тебе заплачу еще…

— Да что ты, зачем? — сказала я.

— Как зачем? Ты же на работе! Если каждый пассажир…

— Ладно, — перебила я его, — считай, что я прокатила тебя на собственной «Волге».

Он натянуто усмехнулся:

— Пусть так. Значит, я приду, Катя, непременно приду в самое ближайшее время.

Я помахала ему рукой и поехала дальше по улице Дыбенко, где в ряд друг возле друга стояли одинаковые дома, а на лужайках одинаково зеленел газон. Где-то в одном из этих домов-близнецов жил мой отец.

Я посмотрела в зеркальце, он все еще стоял там, где я оставила его, и глядел мне вслед.

Это был мой последний пассажир за день, я ехала прямо в парк и никого по пути брать не хотела…