Вскочила вспотевшая, еще больше усталая, чем до сна. Внимательно посмотрела на свои руки и удивилась, а чему — сама не поняла.

«Что ж ты наделал с собой, Сережка? — подумала Таня. — Неужели оставишь меня одну? Совсем одну?.. Нет, нет! Ты не имеешь на это права! Я не хочу, не дам тебе умереть! Врачи просто растерялись, да и возможности районной больницы невелики. Поеду в Донецк, к профессорам…»

— Ой, что же я раньше-то не додумалась до этого?!

И мысленно мчалась уже в областной город, к седым докторам, которым, по ее мнению, достаточно посмотреть на Сергея — и он поднимется на ноги.

Бадьян грустно посмотрел на нее, вбежавшую к нему в кабинет, и встал.

— Кровотечение мы пока остановили, — сказал он, — но, к сожалению, кровеносные сосуды поражены током, они разлагаются в живом теле, и приостановить этот процесс мы не можем. У нас нет уверенности, что не поражены другие жизненно важные центры. Конечно, возможности областной клиники выше, но… — Он хотел что-то добавить, но неопределенно махнул рукой и сел.

Таня молчала. Чувствовала, как в груди закипает глухая злоба, и не разобрать на кого. То ли на коварный ток, то ли на беспомощность медицины. Не могла и не хотела верить, что самый дорогой ей человек может уйти из жизни.

— Сначала все говорили — он дня не проживет! — неожиданно резко сказала Таня. — Эх вы! Испугались, что такого случая не было! — уже кричала она, убеждаясь, что ехать в Донецк надо немедленно.

На скамье у больницы Таня увидела Сережкиного отца. Он сидел обхватив руками голову, низко опущенную к земле.

— Папа! — окликнула Таня.

Андрей Антонович поднял голову, торопливо заговорил:

— Таня, дочка, горе-то какое, горе… Сережа, сынок мой! Вот таким пупешком… ручонки тянул ко мне. Говорил: «Папа, не ходи на войну, там убивают». А сам… И войны-то нет.

Таня заглянула ему в лицо и испугалась. На нее смотрели постаревшие, усталые, но такие родные Сережкины глаза. Ей вдруг захотелось сказать этому человеку что-нибудь теплое, ободряющее. Она порывисто обняла отца и побежала.

По пути в Донецк, сидя в автобусе, она про себя повторяла непривычное для нее слово «папа» и дивилась той легкости, с какой оно было произнесено. Куда девались прежние страхи и опасения, что застрянет это слово в горле, неприятно царапнет слух того, к кому впервые будет обращено. «Папа… А каким был мой! Говорят, добрый, веселый. Ушел на фронт, и по сей день».

Донецк шумел разноголосицей улиц, шуршал по асфальту колесами автомобилей, громыхал переполненными вагонами трамваев. Порывистый апрельский ветер раскачивал деревья, словно будил их от долгой зимней спячки, торопил насладиться жизнью.

Бойкая синеглазая девушка Таниных лет долго объясняла Петровой, как проехать в клинику имени Калинина, где, по ее мнению, должны быть хорошие врачи. Смешно сощурилась и сочувственным голосом спросила:

— У вас мама больна, да?

— Нет, муж.

Серая громада главного корпуса больницы, холодно блеснув глазницами окон, вселила в Таню робость и вместе с ней слабую уверенность в том, что ехала не зря.

Сергей очнулся. Обвел взглядом палату и уставился на отца.

— Ты приехал, папа? А мы собирались к вам…

— Доехал хорошо. Дома все здоровы, — заторопился отец. — Мать… мать тоже здорова. Поклон тебе шлет. У нас половодье. Волчий Лог разлился… Ждали тебя… Ну ничего, выздоровеешь — приезжайте. — Отец смолк, мучительно подбирая бодрые слова, а они, как угри, ускользали, наталкиваясь на камнем повисший вопрос: как же теперь, сынок, жить-то будешь?

— Прости, что не уберег себя… Ты всегда говорил мне: «Будь смелым, сын». Я не струсил, папа. Не знаю, что будет со мной. Говорят, не выживу. Не хочется верить, но… Отрезали левую, на очереди правая. А там нога…

Отец с тревогой посмотрел в лицо сына: не бредит ли? Ведь руки ампутированы обе. И вдруг по спине пополз мороз: не помнит!

— Сынок, ты все помнишь?

На уровне груди двумя острыми углами поднялась простыня, Сергей широко раскрыл глаза, лизнул пересохшие губы и тихо спросил:

— Где она?

Обезумевшим взглядом поводил по забинтованным культям рук, ампутированных выше локтей, и вдруг захохотал страшным истерическим хохотом.

Человек в очках, внимательно выслушав перемешанный слезами рассказ Тани, молча встал из-за стола и вышел.

«А он совсем не похож на профессора», — подумала Таня.

Профессор вернулся с женщиной.

— С вами поедет доцент Гринь, специалист по ожогам.

Открывшееся с правой стороны кровотечение удалось остановить. Все попытки врачей ввести в вену иглу для переливания крови были безуспешны. Положение усугублялось тем, что неповрежденной была только левая нога. Взмокшие от напряжения врачи тщетно пытались найти спасительный сосуд. От частых уколов нога вспухла, пугающе синела. Пульс не прощупывался.

В суматохе, царившей около койки больного, появления Гринь никто не заметил. Она внимательно присмотрелась к действиям коллег, потом внятным голосом сказала:

— Приготовьте инструмент для вскрытия артерии!

Все, как по команде, подняли головы и посмотрели на нее.

— Гринь, — отрекомендовалась она. — Попробуем ввести кровь через сонную артерию.

…Ночью шел дождь. Темноту за окном рвала молния. Таня испуганно ждала удара грома, а его не было. Упругий весенний ветер шуршал по окнам, и казалось, не выдержат напора хрупкие стекла, лопнут и впустят в палату буйство апрельской ночи. У столика дремала дежурная сестра. В забытьи глухо вскрикивал Сергей. Злясь на свое бессилие, завывал ветер.

«Перевезти в Донецк надо бы, но риск велик. Если в дороге откроется кровотечение…» — в сотый раз вспоминала Таня слова Гринь и каждый раз пугалась недоговоренного слова. Риск… А если бы сегодня она опоздала, ну хотя бы на десять минут?! Таня подошла к окну, всмотрелась в ночь.

— Отдохни, Таня, свалишься ведь.

— Как вы думаете, спасут Сережу?

— Что тебе сказать? Такого тяжелого случая в нашей больнице еще не было. Вано Ильич хороший врач, человек добрый, горячий, но… всю жизнь аппендициты, переломы лечил, а тут… Вот вчера. Если бы не докторша из Донецка, кто знает, чем бы все кончилось. Никому и в голову не пришло ввести кровь через сосуды шеи. Привыкли же в руки колоть.

— Что же делать, Клава?

— Если бы на все случаи жизни были готовы ответы! — рассуждая как бы сама с собой, проговорила сестра. — Конечно, самое лучшее — перевезти его в Донецк. Как-никак областной город. И кадры квалифицированней, и возможности выше. Но кто возьмет на себя эту ответственность? Гринь отчитала наших врачей за то, что не перенесли Сережу в операционную. А ведь заведующий отделением запретил Бадьяну трогать его с места. Боятся артериального кровотечения. Советовала сделать сложную операцию, так после, когда уехала, Горюнов заявил: «Советовать все храбрые, а кто поручится, что он выдержит? О том, что на столе зарезали, найдется кому сказать!» А Горюнов всегда говорит словами заведующего. Друзья… Обратись-ка ты, Танюша, в здравотдел.

— К кому?

— Стукало там есть. Главный хирург области. Он поможет.

Под утро Сергей попросил пить. Таня поднесла стакан с водой.

— Пей, Сережа, пей! Врачи рекомендуют больше пить. — Старалась не расплескать воду, крепко сжимала стакан обеими руками и чуть не вслух твердила: «Это в первый раз. От непривычки… привыкну… приучу свои руки к нему…» А они от напряжения дрожали, и вода, минуя Сергеевы губы, текла в нос, к глазам, за шею.

Сергей отдышался.

— Где отец?

— Дома у нас ночует. Завтра ему надо ехать. К тебе приходили ребята. Управляющий трестом был.

— Локти у меня остались?

— Не надо об этом, Сережа. Живут же люди… Я все могу делать. Вот! — Таня порывисто встала, протянула руки к лицу Сергея. — Они твои… тоже… на двоих будут. Ты не смотри, что они маленькие. Я все смогу! Мы еще лучше других жить будем! — Не дожидаясь ответа, заспешила: — Сегодня поеду в Донецк, тебя перевезут туда. Там хорошие доктора, они сразу вылечат!

А новый день нес с собой новые тревоги и опасения. Порой казалось, что минуты жизни Сергея сочтены. Но сильный организм яростно дрался со смертью, гнал ее, и она была вынуждена давать все новые и новые отсрочки.

…К вечеру тридцатого апреля зеленый «Москвич», вздымая придорожную пыль, мчался в районный городок. Человек спешил на помощь к другому человеку.

Ознакомившись с историей болезни Петрова, Стукало в окружении свиты врачей прошел в палату.

— Как самочувствие, шахтер?

— Хвастаться нечем, доктор…

— О-о-о! Вы, я вижу, пали духом. Не годится, не годится! Представитель такой мужественной профессии — а какой пример подаете больным! Вам предстоит еще долго жить, и, знаете, вспомните когда-нибудь эти дни, стыдно станет за свою слабость. Вот ведь как-с!

Стукало повернулся к врачам:

— Подготовьте Петрова к эвакуации! Человек рожден жить! Этого в наших стенах никто не должен забывать! Врачи не забывали об этом в бою… До областной травматологии полста километров. Испугались?

Стукало вышел. У дверей его встретила Таня.

— Доктор, он будет жить?

— Сколько ему лет?

От встречного вопроса Таня побелела, вихрем пронеслось в мозгу — сейчас скажет: «Жаль, но…» Попятилась назад и замахала руками:

— Не надо, доктор, я не хочу, не надо…

— Что вы, что вы, детка! Я хотел только сказать, сколько ему осталось жить да ста лет.

— Ему двадцать пять.

— Ну вот-с! Значит, семьдесят пять. Повезем его к нам. Сразу скажу: лечиться придется долго. Ожоги заживают не скоро. Крепись, шахтерская жена!

Ночью в окно заглядывал двурогий серп луны. Когда на него наплывали тучи, в палате становилось совсем уж неуютно. Издалека долетал глухой шум. Он медленно нарастал, переходил в отчетливое рокотание и потом так же медленно затихал.

«Машины идут, дорога недалеко, — думал Сергей, силясь уснуть. — Сколько сейчас времени? Как болят руки. Огнем жжет. Отрезали ведь, а они болят. Почему здесь не дали морфия? Скорее бы наступило утро. Отца уже проводили. Как он обо всем расскажет маме?..»