Витькину ногу с хрустом укололи, он вздрогнул и всем телом сжался. Боль тупела, и вскоре левая нога онемела, потеряла ощущение, стала деревянной. В руках врача блеснул скальпель. Хирургическая операция началась.

…Ранним утром следующего дня в палату к Виктору пробрался Вадим. Он был без халата, воровато огляделся и плотно прикрыл за собой дверь. Виктор не спал. Зашторенное окно с противоположной стороны не давало ему покоя. Там должно взойти солнце. Ничего особенного от этого восхода он не ждал, но непонятное волнение теснило грудь.

Восход явится первым в его новой жизни. А то, что она изменилась, доказывать не надо. Вот он, еще позавчера здоровый, крепкий парень, теперь не в силах оторвать от постели тело, сделать всего два шага навстречу зарождающемуся дню.

— Витя… — в горле у Вадима перехватило, и он все глотал и глотал слюну, не двигаясь с места. — Витя…

— Ва-а-а-а-дик… — он пропел это «а» с радостным восхищением, но против воли внутри его что-то дрогнуло, Витька обиженно сморщился и чуть было не заплакал, потом овладел собой, улыбнулся, вновь с радостью выплеснул: — Ва-а-а-дик…

Гайворонский шагнул к кровати и присел на стул.

— Ты хорошо выглядишь, — шепотом сказал он.

— Мне палец… хромать, наверное, буду…

— Что ты, Витя! — Вадим вскочил на ноги. — Я с самым главным врачом говорил! Он сказал, что бегать, прыгать…

— Что на шахте… и вообще в поселке? — помолчав, спросил Виктор.

Вадим, кажется, не сообразил, о чем хочет услышать Витька.

— Вот! — он подошел к двери, поднял оставленную там сумку, выложил ее содержимое на тумбочку. Плюхнулся большой чешуйчатый ананас с зеленым бантом на макушке, покатились апельсины, в стеклянной баночке чернела икра.

— Ларису не видел? — напрямик спросил Виктор.

— Мы поехали прямо со смены. Маринку тоже не удалось повидать. — Он помолчал. — Она придет, о чем ты беспокоишься. Обязательно придет! — Вадим говорил с убеждением. — Там слез, наверное, море и две речки.

— Думаешь?.. Хотя ладно. Настенька с кем?

— Забрала было Дарья Степановна к себе домой, а Настасья убежала в общежитие. Допытывается: где Витя? А мы что? Мы с Борькой врем, как два сивых мерина. В командировке…

— Знаешь что… Нет, не нужно, — Виктор отвернул от Вадима взгляд.

— Страшно было в завале?

— Теперь страшней, — откровенно сознался Виктор и взял Вадима за руку.

— Брось, ничего страшного… — Вадим недоумевал.

Взошло солнце. Лучи пробились сквозь занавеску, ровным мягким светом заиграли на стене, около Виктора.

— Знаешь, Витя, я не всегда говорил, что думал или чувствовал. Как бы тебе это объяснить? — Он искал, но подходящие слова не шли, все расплывалось в тумане неконкретных мыслей, потом сказал: — Так, по крайней мере, было, — взлохматил пальцами чуб, как бы оправдался: — До сих пор… Заносило меня в сторону, а сам не знаю почему. Только и видел все блестящее. Напоказ жил.

— Что мне делать, если не смогу работать в шахте? Это же конец…

— С ума сошел! Да мы…

— Не шуми. Отодвинь чуточку штору.

Лучи ворвались лавиной и будто раздвинули стены палаты.

— Завтра танцы в клубе, — перевел разговор Виктор.

— Сдались эти танцы! Успеем натанцеваться.

— Только кто пойдет с хромым танцором?

Вадим рассердился и, чтобы не ляпнуть резкость, чуть помолчал.

— Кто тебе внушил такое? Кто?

Вошла дежурная сестра. Виктору показалось, что от удивления она готова была осенить себя крестным знамением.

— Эт-т-т-то что такое! — она поперхнулась.

— Это Витя, друг мой… в одной бригаде… — залепетал Вадим.

— Так, может, в спецовке в палату вопретесь? Марш отсюда!

Сестричка была молодой и симпатичной. Это смутило Вадима больше всего.

— Угощайтесь! — нашелся он, двумя руками подхватил ананас, с поклоном преподнес девушке.

Пришла ее очередь растеряться.

— Что это? — уже мягче спросила она.

— Заморский плод. Помните? «Ешь ананасы, рябчиков жуй…»?

— Ох уж мне эти шахтеры! — сестричка улыбнулась и показалась еще симпатичнее.

— Вы — медик, — осмелел Вадим. — Скажите нам откровенно, только правду. Мы не кисейные барышни, в обморок не упадем. Он будет ходить?

Сестра коротко хохотнула, пожала плечами.

— О чем речь! Бегать будет через пару недель!

— Правда? — выдохнул Витька.

— Господи, ну и мужики нынче пошли… — махнула рукой сестра.

…Весь день около койки Тропинина толпились посетители. Сразу после завтрака зашел Петр Васильевич, В длинном выцветшем халате бригадир походил на священнослужителя и казался несколько старше своих лет. Молча сел на стул, погладил Виктора по голове. В этом жесте было столько мягкости и ласки, что у парня отлегло от души, теплая волна умиления растеклась по всему телу.

— Галя привет тебе передает. Желает выздоровления. Ваня Дутов уже дома, все обошлось…

Виктор пошевелился, намереваясь что-то сказать, Михеичев остановил его.

— Ты молчи, молчи… Набирайся сил. За меня не волнуйся. Дак слух образуется, — он показал на уши. — Не впервой. — Петр Васильевич встал, шагнул к двери, остановился и, не поворачиваясь, с грустью в голосе сказал: — Внук у меня заболел. Оксана в город увезла. Нашим врачам не доверяет.

Перед обедом в палату ввалилась целая делегация во главе с Клоковым. Шахтерам стоило немалых трудов взломать больничные преграды и прорваться сюда дружным звеном, точь-в-точь как на пересменную планерку. Еще за дверью слышались возбужденные голоса, но в палату вошли чинно, с достоинством — мы, мол, не бандиты с большой дороги, больничные законы соблюдать умеем. И в силу этого робели, очутившись в палате: снимали головные уборы, скребли туфлями по полу. Знаем: чистота — главный вопрос.

Пришедших было человек семь. Остальным проникнуть не удалось. Егор Петрович держался позади, улыбался. Вперед выкатился Дутов.

— Молодцом выглядишь, Витек! — подошел, поздоровался за руку.

Его примеру последовали остальные. Зашуршали свертки, на тумбочку легли конфеты, шоколадки, яблоки, перед Виктором высилась беспорядочно оформленная витрина гастронома.

— Кормят как? — первым делом поинтересовался Гаврила Кошкарев.

— Мне этого на месяц хватит, — улыбнувшись, Виктор кивнул на тумбочку.

— Питание в больнице главное дело, — поучительно начал Чернышев. — Витамины, белки, они способствуют выздоровлению.

— Ешь все подряд, Витек, чтобы не ослаб, а то… — Дутов хотел ввернуть что-то насчет женщин, но огляделся и нашел обстановку неподходящей.

— Высоко отчекрыжили?.. — Гаврила ткнул в ноги длинным прокуренным пальцем.

Его дернул за пиджак Дутов, Клоков строго шикнул.

— Левый палец… — Виктор отодвинул ноги.

— Только и всего? — Кошкарев будто бы сожалел, что мало.

Они поговорили о том о сем, поделились шахтерскими новостями, Чернышев вспомнил смешной случай, происшедший в Девятой восточной лаве, где решили подшутить над новичком, послав его с ведром за напряжением, а новичок оказался докой, выехал на-гора, хотел, говорит, сделать как лучше — прямо на подстанцию за свежим напряжением, да так и проторчал там до окончания смены. Больше всех хохотал сам рассказчик, остальные солидарно улыбались. Случай, как говорится, был штатный.

У Ивана приспел анекдот, начал рассказывать, но на третьем же слове споткнулся, шло соленое выражение, заменить которое шахтер не мог и, громко рассмеявшись, замолк. И то, что он замолчал и глуповато расхохотался, и то, что других анекдотов, приличествующих обстановке, Дутов просто не помнил, вызвало дружное веселье.

— Пора и честь знать, — поднялся Клоков. — Дайте мне посекретничать с Виктором.

Все вышли. Егор Петрович помолчал, собираясь с мыслями, потом сказал, глядя Виктору в глаза:

— Наш разговор на бремсберге помнишь?

— Да, — отозвался Тропинин. — Но я же теперь неизвестно как…

— Глупости! — резко оборвал секретарь.

Некоторое время держалась тишина.

— Что для этого нужно? — спросил Виктор.

— Твое заявление и три рекомендации. Одну дам я, если не возражаешь, другую Михеичев, третью Плотников. С ними я говорил. — Клоков поднялся, чтобы уйти. — Вот еще что. У тебя есть какой-нибудь опыт комсомольской работы?

— В школе, в ПТУ был комсоргом группы.

— Отлично! Об этом поговорим попозже. Выздоравливай! — Улыбнувшись, он вскинул сжатый кулак.

День потянулся как пытка. Часы казались неделями, минуты — сутками. Замирая, он прислушивался к каждому шороху за дверью, все ждал: сейчас откроется и войдет  о н а. Бросало в дрожь, становилось жарко, он придумывал слова, которые скажет ей, ломал голову над тем, что ответит она ему, как посмотрит, может, улыбнется, может, заплачет. Нет, плакать он ей не позволит.

Он смочил кончик полотенца, усердно потер лицо. В палату вошла женщина, парню на миг померещилось, что это Лариса. Он рванулся сесть, волнение оказалось напрасным. Пришла жена соседа по палате.

«А если сейчас войдет Лариса? — Виктор огорчился. — Ни поцеловаться, ни поговорить…»

Женщина села на стул, поджала руки. Она была чем-то опечалена, муж, вероятно, знал причину и раздражался ее видом.

— Не ко времени ты… — сказала она.

— Болезнь не спрашивает, — отозвался он, и оба умолкли.

«У нас с Ларисой так не будет. Никогда», — подумал Виктор.

Чем ближе был вечер, тем острее подступала тоска. Брало зло на свою покалеченную ногу, порой хотелось плюнуть на все, сорвать постылые бинты — и пусть будет больно, пусть течет кровь, ему надоело ждать, иссякло терпение, на коленях, на животе он должен добраться до поселка, хоть один раз взглянуть на ее окно.

Мерк день, в тусклых сумерках, низко над землей, плыли грозовые облака, пахло дождем. За окном, где утром взошло солнце, горизонт рассекла молния, трескучий удар грома потряс воздух. Вслед за первой у дальних терриконов распласталась ветвь, ухнул взрыв и покатился перекатами по горбатой донецкой степи.

В этот день Лариса не пришла…