Главрепертком
«Советский контроль не мог ограничивать свою деятельность разрешениями и запрещениями, — он вынужден был входить в самое нутро творческого процесса театра. Такой цензуры не было во всей истории мирового театра», — с такой редкой откровенностью и не без оттенка гордости признался в 1958 г. в своих мемуарах «Так и было» один из руководителей театральной цензуры в 20-е—30-е годы Осаф Литовский К Возникшая в России еще в начале XIX в. так называемая «цензура драматическая» отличалась особой свирепостью (ей посвящено вышедшее еще до революции исследование барона Н. В. Дризена2), но в новых условиях она приобрела невиданный до того характер. «Зрелищные искусства», в силу огромного эмоционального и идейного воздействия на зрителя, нуждались в особой опеке.
Как и в других случаях, создание тотальной системы слежки и контроля не только за самим репертуаром, но и режиссерским решением и актерским исполнением исходила из идеологических сфер ЦК партии и указаний «самого» Ленина. Последние легли в основу резолюции XII съезда РКП (б) «По вопросам пропаганды, печати и агитации»: «Необходимо поставить в практической форме вопрос об использовании театра для систематической массовой пропаганды идей борьбы за коммунизм»3. Драматическая история борьбы драматургов и театральных деятелей 20-х годов за свободы творчества, противостояния их все усиливающейся системе идеологического контроля сейчас более или менее изучена. Во-первых, благодаря тому, что архивный фонд Главреперткома, хранящийся в ЦГАЛИ, был доступен исследователям даже в «застойные» годы, чем воспользовались составители и публикаторы документов многотомного труда «Советский театр. Документы и материалы»4; во-вторых, они введены в научный оборот исследователями творчества выдающихся драматургов, М. А. Булгакова, в особенности. Поэтому в наших очерках мы наметим лишь контуры деятельности особого департамента «Министерства правды», который был создан в начале 1923 г. под названием «Главное управление по контролю за зрелищами и репертуаром при Главлите РСФСР».
В своей дальнейшей деятельности Главрепертком руководствовался особым постановлением Совнаркома от 9 февраля 1923 г., которое гласило: «Ни одно произведение не может быть допущено к публичному исполнению без разрешения Главреперткома при Главлите или его местных органов (обллитов и гублитов). Для обеспечения возможности осуществления контроля над исполнением произведения все зрелищные предприятия отводят по одному месту, не далее 4-го ряда, для органов Главного комитета и отдела Политконтроля ОГПУ» предоставляя при этом бесплатную вешалку и программы. Публичное исполнение и демонстрирование произведений без надлежащего разрешения, как равно и допущение исполнения и демонстрирование таковых в помещении, находящемся в их ведении, карается по ст. 224 Уг. Кодекса РСФСР» (I — ф. 31, оп. 2, д. 13, л. 7).
С этой поры началось систематическое вытеснение «нежелательного», «вредного» репертуара, замена его «революционным» и «мобилизующим». Упомянутый уже О. Литовский лукавит, утверждая: «Трудно приходилось цензуре потому, что она была почти единственной организацией, которая занималась репертуаром»5. Надсмотрщиков уже тогда было более, чем достаточно. За ним, в частности, наблюдал Главполитпросвет, руководимый Н. К. Крупской, нередко подходивший к отбору пьес еще более жестко, чем сам Главрепертком, вникал в репертуарную политику, естественно, департамент тайной полиции — всесильное ОГПУ. Увенчивали эту пирамиду контролеров идеологические отделы ЦК. Луначарский уже в 1924 г. в статье «Не пора ли организовать Главлискусство» попробовал было ограничить число надзирающих инстанций — «множество всяких органов, вернее органчиков», — но из этого ничего не вышло. Идея эта была осуществлена после смерти Луначарского— в 1936 г., когда был создан настоящий цензурно-административный монстр под названием Главное управление по делам искусств.
Документальный массив, посвященный запрещению множества пьес, огромен: на его основе может быть написана целая книга. Сейчас приведем лишь некоторые документы, наиболее выразительно рисующие самый механизм театральной цензуры. Он обнажен, в частности, в следующем секретном циркуляре, разосланном 21 апреля 1925 г. во все цензурные инстанции:
«Пьеса П. Щеголева и А. Толстого «Заговор императрицы» разрешается к постановке по тексту визированного в Главреперткоме экземпляра. При выдаче разрешений необходимо предварительно удостовериться, что представляемый экземпляр пьесы является точной копией экземпляра, выданного ГРК автором — со всеми купюрами, вставками и изменениями, сделанными по указанию ГРК.
При сценическом оформлении пьесы и трактовке ее юбразов надлежит соблюдать известную осторожность. Фигура царя отнюдь не должна возбуждать какую бы то ни было симпатию: он должен изображаться не только «безвольным ребенком» (хотя бы и туповатым), но в нем должен проглядывать виновник 9 января, Ленского расстрела и т. д. — слабохарактерный идиот, но достаточно злой…
Финал пьесы должен быть подан так, чтобы толпа рабочих, пришедших арестовать царицу, не была принята за банду налетчиков, «обижающих» больную одинокую женщину, на которую обрушились все несчастья. Поведение и манеры революционеров должны быть полны достоинства и умеренности, царица же должна быть охвачена приступом бессильной злости. Только в таком случае она оттолкнет от себя зрителя. В таком духе необходимо преподать директивы режиссеру, настаивать на их выполнении и, если возможно, проверить последние на репетиции — до открытия спектакля.
В силу некоторой скользкости отдельных положений спектакля, считаем полезным привлечение к наблюдению за постановкой этой пьесы как соответственных партийных и советских организаций, так и отдельных компетентных и авторитетных, товарищей» (I — ф. 31, оп. 2, д. 10, л. 53–54).
Здесь уже точно обозначены контуры будущего тотального насилия над театральным творчеством — внедрение не только в репертуарную политику, но и в трактовку пьесы режиссером и актерами. В дальнейшем будут созданы так называемые «худполитсоветы» при театрах, состоявшие преимущественно из «представителей трудящихся», партийных рабочих, которые указывали мастерам сцены на «идейные просчеты» и решали судьбу той или иной постановки. С этой же поры начались предварительные закрытые просмотры генеральных репетиций, на которых присутствовали «компетентные и авторитетные товарищи» — работники идеологических отделов горкомов, райкомов, представители ОГПУ и тщательно подобранной «общественности».
На протяжении ряда лет в недрах Главрепертком» велась кропотливая работа по унификации театрального репертуара и полнейшей его регламентации. Шедевром бюрократического творчества стал трехтомный «Репертуарный указатель ГРК» (М., 1929–1931) — всегда, кстати, доступный исследователям (он даже не был запрятан в спецхраны библиотек), но по вполне понятным причинам не цитировавшийся до последнего времени. Началась так называемая «литерация» пьес. Первоначально Главрепертком ограничился лишь двумя литерами: «А» — пьеса разрешалась повсеместно, «Б» — означала «ограничение в рабочих районах». Но, как сказано в предисловии к 1-му тому, «партийное совещание но вопросам театральной политики (май 1927 г.)» заставило «изменить критерии социально-политической значимости пьес». Резко было изменено отношение ко всей дореволюционной русской драматургии, поскольку совещание предписывало «неуклонно бороться против косности, стремления огульно и искусственно сохранять явления, потерявшие свое социально-художественное значение, связанное целиком с прошлыми общественно-политическими строями…». Как всегда, театральные цензоры выступали «от имени и по поручению» рабочего класса: «Рабочий зритель… вел усиленные атаки на чуждые для нас классовые поветрия в театре».
В течение года пересмотрены были списки всех дозволенных пьес, а сама «литерация» приобрела более изощренный характер: «Литера А. — драматическое произведение, по своей идеологической установке для нас наиболее приемлемое, обладающее значительными формальными достоинствами и поэтому рекомендуемое ГРК к повсеместной постановке; Лит. Б. — произведение, вполне идеологически приемлемое; Лит. В — произведение, идеологически не выдержанное, но не настолько, чтобы его запрещать. Для местных органов контроля Лит. В является своего рода сигналом о внимательном и осторожном подходе к этой пьесе… Она только терпима и поэтому постановка ее на сцене «возможна только в тех случаях, когда «социальная приемлемость пьесы будет усилена, но не снижена по сравнению с ее текстом… В связи с этим органы контроля обязаны требовать предварительного ознакомления с режиссерским планом постановки и специального показа первого спектакля».
Курьезно выглядит «Литера Г.», означающая пьесы «идеологически выдержанные, но примитивные», а посему постановку их надо приурочить к различным революционным датам, причем разрешать в основном в рабочих районах.
В 200-страничный 1-й том «Репертуарного указателя» вошло более 1000 пьес, снабженных соответствующими литерами или пометкой «запрещена». Приведем наиболее выразительные примеры, следуя схеме этого указателя:
Автор | Название | Постановление ГРК
Андреев Л. | Самсон в оковах. Король, закон и свобода Анатэма | Запрещены
Блок А. | Роза и крест. Король на площади. Балаганчик | Лит. В