Карательная цензура. Главлит и ГПУ

Недавние руководители Главлита (см. «Введение») пытаются сейчас всячески доказать свою «независимость» от органов тайной политической полиции. Архивные документы не только опровергают этот тезис, но и прямо доказывают, что с самого начала, буквально в период своего зарождения цензурные учреждения работали рука об руку с ними, более того — были подчинены им, являясь своего рода филиалом служб государственной безопасности.

В коллегию, в так называемую «тройку» каждого гублита обязательно входил представитель ГПУ (оно было создано в 1922 г., заменив ВЧК). В особой инструкции, из которой даже не делалось тогда тайны, — она была опубликована в бюллетенях Наркомпроса — прямо и открыто указывалось, что «Главлит имеет право приостанавливать отдельные издания, сокращать тираж и закрывать издательства при наличии явно преступной деятельности, предавая ответственных руководителей суду или передавая дело в ГПУ» (подчеркнуто нами. — А. Б.)⁸. В ней же отмечалось: «Политконтроль ГПУ оказывает Главлиту техническую помощь в деле наблюдения за типографиями, книжной торговлей, ввозом и вывозом из-за границы и за пределы республики». На деле же эта «техническая помощь» сразу же перешла в прямое и очень жесткое вмешательство в литературные и вообще книгоиздательские дела.

Подноготная взаимоотношений двух организаций ясно и недвусмысленно раскрыта, в частности, в «Отчете Петрогублита за 1923–1924 гг.»: «ГПУ, в частности Политконтроль ГПУ, это тот орган, с которым Гублиту больше всего и чаще всего приходится иметь дело и держать самый тесный контакт. Политконтроль осуществляет последующий контроль изданий, предварительно разрешенные Гублитом и привлекает всех нарушителей закона и правил по цензуре». А далее еще интереснее: «Гублитом зачастую выполняются задания, исходящие из Политконтроля, которые он по тем или иным причинам не может взять на себя в целях конспирации, и наоборот. В отношении просмотра изданий (предварительного) также бывают случаи совещаний с Политконтролем и обязательная отсылка копий отзывов о запрещенных изданиях для сведения и установления источника получения оригиналов. В большинстве случаев последнее приходится выполнять Гублиту, как учреждению расшифрованному» (I — ф. 31, оп. 2, д. 14, л. 34). Кажется, что все. уже ясно и понятно, но руководитель петроградской цензуры полагает, что такую «тонкую» работу лучше всего поручить его сотрудникам, поскольку «Политконтроль ГПУ не всегда достигает цели» — «все, что мог бы при контроле установить представитель Гублита не установит представитель ГПУ, перед которым язык и голова слишком неразговорчивы и настороже (так! — А. Б.)». Он с некоторым — сожалением говорит далее о том, что иного выхода, как «делить» эту работу с ГПУ, он не видит, так как «штат Гублита не дает возможности взять на себя полностью эту работу» (Там же, л. 48). Позднее, в 1927 г., на «Совещании ответственных работников Ленобллита», он даже жалуется на то, что до сих пор «не налажены взаимоотношения с Политконтролем ГПУ — мы и он несем (так!) одну и ту же работу… имелись случаи, когда разрешенные нами книги задерживались Политконтролем по идеологическим соображениям» (I — ф. 31, оп.2, д. 57, л. 45).

На практике тайная политическая полиция выполняла следующие функции в интересующей нас сейчас области. Во-первых, функцию наблюдения и контроля за всеми «Книжными» предприятиями: типографиями, библиотеками, издательствами, редакциями журналов и газет. Без ее ведома не могло быть назначено ни одно «ответственное» лицо в предприятии такого рода. Следило ГПУ за составом книжных фондов библиотек, книжных магазинов, изымало и подвергало уничтожению издания, входившие в списки запрещенных книг, подготовленных органами Главлита. В документах того времени зафиксирована сама техника расправы с подобными изданиями: «С конфискованными книгами поступают так, как указано в циркулярах Главлита, то есть ценные в каком-либо отношении передаются во Внешторг (тогда еще не стеснялись извлекать из них пользу, продавая конфискованные книги за валюту; позднее такая практика отпала. — А. Б.) или Публичную библиотеку (для спецхрана. — А. Б.), все же остальные— уничтожаются» (I — ф. 31, оп. 2, д. 14, л. 25). В особой инструкции «О порядке конфискации и распределения изъятой литературы» (1923 г.) даются уже конкретные указания на сей счет: «1. Изъятие (конфискация) открыто изданных печатных произведений осуществляется органами ГПУ на основании постановлений органов цензуры. 2. Изъятие может быть полным и частным. При полном — конфискуются во всех местах публичного распространения, исключая государствен: ных библиотек общероссийского значения. 3. Произведения, признанные подлежащими уничтожению приводятся ГПУ в негодность к употреблению для чтения, после чего могут быть проданы, как сырье для переработки в преприятиях бумажной промышленности, с исчислением полученных сумм в доход казны по смете ГПУ» (I — ф. 31, оп. 2, д. 9, л. 140). Из этого бесчеловечного дела, как мы видим, тоже старались получить какой-то доход…

Однако органы тайной полиции были не только техническими исполнителями циркулярных распоряжений цензуры. Еще важнее (и страшнее!) была вторая ее функция: установление на долгие годы карательной последующей цензуры, но не судебной, как трактуется обычно этот термин во всем мире, а карательной в первоначальном значении этого слова. Внедрение тайной постцензуры, которая рассматривала все произведения печати уже после того, как они вышли в свет, будучи разрешенными в порядке предварительного контроля, вернуло страну в «эпоху мрачного семилетия» или «цензурного террора» 1848–1855 гг. Тогда, напомним читателю (см. 1-ю главу), по велению Николая I был создан тайный сверхцензурный «Комитет 2-го апреля 1848 г.», повергнувший в ужас современников. Вообще, заметим, сходство с этим временем поразительное.

Начиная с 1923 г., каждое печатное произведение— книга, журнал, газета, любая публикация — внимательно изучалось в Политконтроле ГПУ (затем ОГЙУ, НКВД, КГБ) на предмет «огрехов», допущенных предварительной цензурой. Принимались меры, делались «оргвыводы», в лучшем для цензора случае заканчивавшиеся выговором или увольнением с работы, если, конечно, не было «злого умысла» или, того хуже, «вылазки классового врага».

Руководство местными цензурными инстанциями должно было давать ГПУ объяснения — кем, когда и по какой причине пропущено в печать то или иное криминальное произведение. Особенно внимательно и строго следило ГПУ за тем, чтобы в печать не проникали сведения, каким-то образом раскрывающие специфику его деятельности и, тем более, хоть как-то бросающие на нее тень. Уже в 1924 г. по его настоянию Главлитом был подготовлен и разослан особый цензурный циркуляр, снабженный грифом «Совершенно секретно»: «Всем Гублитам и политредакторам. Ввиду появления в печати сведений о работе и структуре ОГПУ и его органов, Главлит предлагает вам при разрешении к печати подобного рода сведений строго руководствоваться § 26 «Перечня сведений, не подлежащих оглашению» и разъяснениями к нему о допустимости опубликования подобных сведений лишь с санкции ОГПУ. Зав. Главлитом Лебедев-Полянский (I — ф. 31, оп. 2, д. 34, л. 30). Циркуляр этот, видимо, не всегда исполнялся: это были годы Нэпа, журналисты позволяли себе еще некоторые вольности, касаясь «табуированных» тем. Поэтому через два года (1926) Ленгублит снова напоминает всем цензорам: «В связи с появившимися в печати заметками о деятельности ГПУ… вновь предлагаем вам не допускать в печати каких бы то ни было сообщений, связанных с деятельностью ГПУ, не согласовав предварительно вопрос об их напечатании с политконтролем ГПУ» (Там же, д. 32, л. 36).

В том же 1926 г. Лебедев-Полянский в докладной записке в ЦК жалуется на трудности, возникшие в Главлите «при работе с художественной литературой», — «приходится ожесточенно бороться с извращениями в ней советской действительности» и, в частности, «изображением ОГПУ как застенка» (V — ф. 597, оп. 3, д. 10, л. 23). Особенно показательна в этом смысле бодьшая объяснительная записка заведующего Ленгублитом «По поводу списка книг, представленных Политконтролем ГПУ как конфискованные» (I — ф. 281, оп. 1, д. 45, далее — лл. 1–5), посланная в ГПУ в 1928 г.

Близился «год великого перешиба», чугунный пресс тотальной идеологии беспощадно придавливал даже те нежные, слабые и очень робкие ростки и побеги, которые пробивались в печатном слове в годы Нэпа. В общей сложности, Политконтроль ГПУ конфисковал 19 книг, пропущенных в печать ленинградской цензурой. Среди них — книга А. И. Деникина «Офицеры», «первоначально, — как сказано в объяснительной записке, — пропущенная тов. Адонц, но по протесту Политконтроля просмотрена у нас и запрещена, как ненужная». Некоторые книги Деникина, надо сказать, печатались в двадцатые годы (например, «Мятеж Корнилова», вышедшая в Ленинграде в 1928 в серии «Из белых мемуаров»), но эта была запрещена: она вышла в этом же году в Париже.

По требованию ГПУ были изъяты также книги, повествующие о провокаторах, тайной слежке, охранке, секретных застенках в предреволюционные годы в России, — видимо, из опасения, что они могут вызвать у советского читателя ненужные и даже вредные для дела аллюзии и параллели. Была запрещена, например, книга знаменитого еще до революции разоблачителя провокаторов (Азефа, в том числе) В. Л. Бурцева «В погоне за провокаторами», подготовленная ленинградским издательством «Молодая гвардия». «У редактора тов. Слезкова, — объясняет заведующий Ленгублитом Энгель, — были большие сомнения в нужности издания этой книги. Книга все же была выпущена, так как особых причин к ее задержанию не было» (но у ГПУ они были!). Возможно, здесь сыграло роль то, что Бурцев стал эмигрантом и резко обличал большевиков в зарубежной прессе. Экземпляр конфискованной книги попал в свое время, видимо, в спецхран Российской национальной библиотеки и сейчас хранится в ней. Более печальной была участь книги «Секретные сотрудники и провокаторы», написанной известным пушкинистом и историком революционного движения П. Е. Щеголевым: ни одного экземпляра ее нет даже в указанной библиотеке: очевидно, весь тираж ее пошел под нож. Об этом сообщает и сам Энгель: «Книга представляет большой интерес. Пропущена тов. Арским в бытность его заместителем уполномоченного по ГИЗу. Задержана ГПУ в типографии из-за соображений специального характера». Под ними, очевидно, подразумевались сведения о самом механизме, технике тайного политического сыска, взятые на вооружение преемниками дореволюционных жандармских отделений. Это подтверждается фактом конфискации и уничтожения рукописи другой книги П. Е. Щеголева — «Голубые мундиры», о которой в донесении сказано: «Книга в просмотре у нас не была.