В «Отзывах о новых зарубежных книгах», помещенных в главлитовском бюллетене 1923 г., мы встретим также имя И. А. Бунина. Речь идет о первой его книге, выпущенной в эмиграции, — сборнике рассказов «Крик», напечатанном в 1921 г. берлинским издательством «Слово»: «Претенциозный сборник натуралистических рассказов, пытающийся в природной жестокости русского народа найти обоснование революционной катастрофе». Естественно, на полях резолюция — «Не разрешена». Весьма показательно, что запрещен был к ввозу в РСФСР сборник дореволюционных рассказов Бунина. Помимо рассказа «Крик», давшего ему название, в него вошли «Ночной разговор», «Смерть» и другие: публикация «Окаянных дней», цикла рассказов «Под серпом и молотом» и других, в которых ясно выражено непримиримое отношение писателя к революции и установившемуся в России режиму, будет еще впереди.
Полагаю, что внимание советских цензоров привлекли тогда не столько сами «жестокие» рассказы, сколько надпись-автограф, сделанная изящным бунинским почерком и факсимильно воспроизведенная на форзаце берлинского издания: «И эта книга создавалась в иные, счастливые дни, в дни, когда не только была родина, но и весь мир был родней и ближе, полные надежд, замыслов, в дни неустанных скитаний и ненасытного восприятия. Много сердца я отдал тогда России, смутно страшась за судьбу ее. Как дивились, негодовали на мои «черные», «жестокие», «неправдоподобные» краски, — светлых, добрых не хотели видеть, — всем памятно…
Увы, теперь мне уж нет надобности оправдываться.
Париж. 17/30 января 1921 г. Ив. Бунин».
Эти горькие слова, в какой-то мере перекликающиеся с размышлениями в позднейшей «Жизни Арсеньева», не вошли в корпус известных читателю бунинских текстов, став основной причиной запрещения сборника. Бунин, если бы он в свое время познакомился с цензурным отзывом, был бы, видимо, поражен сходством лексики и уровнем претензий, высказанных в нем, с доводами своих прошлых и будущих критиков, не раз обвинявших его в злости, жестокости, несправедливости, пристрастности и прочих грехах. «Беспристрастность! — восклицал писатель в дневнике 1918 г. — Но настоящей беспристрастности все равно никогда не будет. А главное: наша «пристрастность» будет ведь очень и очень дорога для будущего историка. Разве важна «страсть» только «революционного народа»? А мы-то что ж, не люди, что ли?»15.
Обвинение чиновниками Главлита в «русофобии» Бунина, как сейчас бы они это сформудировали (онн-то, конечно, пылали любовью к народу!), совершенно беспочвенно. И вовсе не в «природной жестокости русского народа» он видел причину революционных потрясений, а в низменной, замороченной, распропагандированной ментальности деревенского и городского плебса, охлоса, готового на все и ставшего питательной средой грядущей катастрофы.
Отзыв 1923 г. предопределил дальнейшее отношение цензуры к произведениям этого классика русской литературы. Советский читатель на протяжении десятилетий был лишен радости общения с Буниным, особенно с произведениями эмигрантской поры, — великим романом «Жизнь Арсеньева», циклом «Темные аллеи», не говоря уже о его мемуарах и публицистике. В хрестоматии проникали иногда его стихотворения «о природе», в 20-е годы изредка печатались некоторые дореволюционные рассказы — из тех, в которых, с точки зрения официальной критики, чувствовалась «социальная струя» и «обличались язвы капитализма» (например, «Господин из Сан-Франциско»). Затем и они перестали печататься. В первом томе «старой» «Литературной энциклопедии», вышедшей на следующий год после «великого перелома» (1930 г.), статья о Бунине все же помещена, но в ней высказан «окончательный», «не подлежащий обжалованию» приговор писателю: «Самый переход Бунина в эмиграцию, его резко озлобленное отношение к Советской России, выразившееся в газетных фельетонах, речах, некоторых новеллах (например, «Несрочная весна», «Красный генерал») и выделяющее Бунина даже среди писателей-эмигрантов, представляется лишь практическим выводом, который с фанатической последовательностью был сделан Буниным из всего его мироощущения».
Как уже указывалось в параграфе «Политотдел» Госиздата», даже стихотворения Бунина, посвященные природе, были изгнаны из сборника «Деревня в современной русской поэзии», как «не дающие никакого представления о быте современной деревни», тем более, что это стихи «поэта-эмигранта». Естественно, изгонялись его книги, в том числе и дореволюционные, из массовых библиотек, как «несозвучные современному читателю». Встречается его имя и в «Руководящем каталоге по изъятию всех видов литературы из библиотек, читален и книжного рынка», выпускавшемся упоминавшимся уже Главполитпросветом. Первый, крайне усеченный пятитомник Бунина вышел только в 1956 г.
«Признаем: сегодня белых читают охотнее, чем красных», — с некоторой горечью констатировал этот признанный феномен один из советских критиков1в. Да, действительно, в последние годы прорвалась плотина, и читатель с жадностью накинулся на публикуемые и возвращенные из спецхранов крупнейших библиотек — этого «книжного Гулага» — книги Деникина, Савинкова, Шульгина и других «белых» авторов. В них он нашел широкую и объемную картину революции и гражданской войны, что существенно подорвало его доверие к трудам официальных советских историков и писателей. Надо сказать, в 20-е годы книги такого рода печатались даже государственными издательствами, например, серия «Из белых мемуаров», снабженные, конечно, соответствующими предисловиями. Но к 1928–1929 гг. это уже показалось «излишним и вредным» и привело к конфискации уже изданных книг — «Офицеров» Деникина, например (см. об этом ранее — в главе «Карательная цензура»).
Понемногу возвращаются сейчас книги одного из виднейших писателей и публицистов Русского Зарубежья Романа Борисовича Гуля (1896–1986): был издан, в частности, его знаменитый «Ледяной поход (с Корниловым)»; ждут своей очереди его книги «В рассеянья сущие», «Генерал БО», замечательный автобиографический роман «Конь рыжий», сборник литературно-критических работ «Одвуконь» и другие. Судьба Романа Гуля, как и всего его поколения, сложилась драматически: участник Первой мировой войны, а затем легендарного корниловского Ледяного похода 1918 г. на Кубани, он, раненый, уезжает в Киев, затем оказывается в Берлине. «В те дни, — писал он, — я возненавидел всю Россию: от кремлевских псевдонимов (так он называл советских вождей, выступавших, как правило, под своими подпольными кличками. — А. Б.) до холуев-солдат, весь народ, допустивший в стране всю эту кровавую мерзость. Я чувствовал всем сердцем, что в такой России у меня нет места».
История прохождения в советской цензуре «Ледяного похода» крайне интересна как постепенная смена модели отношения к писателям-эмигрантам от начала к концу 20-х годов; поэтому остановимся на ней подробней. В первые свои берлинские годы изгнания, пытаясь подняться над схваткой, Роман Гуль поддался, надо сказать, сменовеховскому угару. В Россию, в отличие от ряда других писателей этого направления, он не вернулся, но активно сотрудничал в сменовеховских журналах и газетах, и даже в советских изданиях. По словам Глеба Струве в книге «Русская литература в изгнании», «в эмиграции склонны были в 20-х годах рассматривать Гуля как советского писателя»17. Первоначальные колебания писателя были тотчас же отмечены коммунистическими властями, заигрывавшими с евразийцами и сменовеховцами на первых порах. В 20-е годы Госиздат РСФСР в качестве поощрения даже выпустил три романа Гуля: «Ледяной поход», «Жизнь на фукса» и «Белые по Черному».
Отрывки из первой книги печатались вначале на страницах берлинского журнала «Жизнь» в 1920 г., а через год роман полностью вышел отдельной книгой в Берлине в издательстве С. Ефрона. Успех первой книги 25-летнего автора был огромным: великолепно написанная, она, кроме того, была первым художественным свидетельством о гражданской войне, увиденной глазами ее непосредственного участника18. В начале 20-х годов Роман Гуль сблизился с Евгением Лундбергом, переводчиком, критиком, основавшим в Берлине издательство «Скифы». «Он «прославился» тем, что сжег изданную им же книгу философа Льва Шестова «Что такое русский большевизм», — история, вызвавшая в 1922 г. большой шум в эмигрантских кругах19. Он был заподозрен в сотрудничестве с большевиками. Берлинская газета «Руль» (1922, 9 марта) даже сообщала о том, что «берлинскому представительству предложено поставить Г. Лундберга во главе наблюдения за поведением писателей и ученых, приезжающих из России и вообще находящихся за границей». По-видимому, все же это было преувеличением, и Лундберг пытался привлечь издателя «Руля» И. В. Гессена к третейскому суду за клевету. Через несколько лет он вернулся в СССР, написав «Записки писателя», содержащие ценный, хотя и несколько тенденциозный подбор материала о русской эмиграции (выпущен ГИЗом в 1930 г.).
Но и в начале 20-х годов контакты его с советскими властями были весьма прочными и постоянными. Он возглавил советское издательство «Бюро иностранной науки и техники», основанное в Берлине, сотрудничал в советской прессе. Доказательством близости Лундберга официальным властям служит также обнаруженное автором этих строк письмо, адресованное им 6 июля 1922 г. заведующему Петроградским отделением ГИЗа И. И. Ионову. Он предлагает Ионову, напомнив разговор, состоявшийся в Берлине, переиздать его книгу «против Мережковского», изданную еще в 1914 г., подписавшись: «С товарищеским приветом» (I — ф. 31, оп. 2, д. 38). Это письмо имеет прямое отношение к истории издания в СССР в 1923 г. романа Гуля «Ледяной поход». В постскриптуме Лундберг сообщает, что прилагает «письмо Романа Гуля о его книге «Ледяной поход». Вот его текст: