СЛАВА БЕССЛАВИЯ
Что не сделаешь ради славы? Ни до ни после этого человека даже завзятые любители литературных почестей не предпринимали столь бесчисленных шагов во имя известности. На собственные средства издавал он свои бездарные вирши. Его книги постоянно, в течение десятилетий выходили в свет; нередко печатались они на мелованной бумаге, одевались в переплеты, украшались золотым тиснением. На титульных листах значились фамилии виднейших издателей и продавцов — тем и другим было заплачено автором. Не беда, что любители стихов оставались равнодушными к его пиитическим восторгам. Старик был до конца дней убежден в своем великом поэтическом таланте.
Автобиографию он предварил таким торжественным вступлением: «Благосклонный читатель! Ты зришь пред очами своими жизнеописание знаменитого в своем отечестве мужа. Дела его и заслуги своему отечеству столь были обширны, что поместить оные в себе может и притом раздельном повествовании оных. Почему мы при настоящем издании его жизнеописания заблагорассудили дела его и заслуги отечеству разделить на две части или статьи: предметом первой будут душевные его таланты и степень образованности по отношению к наукам и просвещению, предметом же второй положим краткое описание гражданского его достоинства и знаменитости, которые он своими доблестями приобрел в славном Российском государстве».
Не беда, что только наивные простаки покупали роскошно изданные тома. Не беда, что в литературной среде распространялись зловредные анекдоты. Ничто не могло смутить человека, которого сам Суворов умолял на смертном одре: «Митя, не позорь себя, не пиши стихов…» Рассказывают, что из спальни фельдмаршала он вышел, обливаясь слезами, но в ответ на расспросы о здоровье Александра Васильевича ответил кратко: «Бредит!»
Вы, друзья, наверняка догадались, что речь идет о знаменитом виршеплете графе Дмитрии Хвостове, имя которого, что бы мы там ни говорили, вошло в историю отечественной словесности. Вошло, но какой ценой…
В искусстве, как известно, живут только таланты. Но нет, оказывается, правил без исключения. Удивительно прозорливо сказал о нем Константин Батюшков: «Хвостов своим бесславием будет славен и в позднейшем потомстве».
Начал он литературную деятельность еще в конце XVIII столетия. Придерживаясь строгих эстетических правил «Беседы любителей русского слова», Хвостов в раннюю пору деятельности был обычным «средним поэтом», имевшим читателей и почитателей. Во всяком случае, его перевод «Андромахи» Расина выдержал несколько изданий и охотно ставился на театре. Был Хвостов знатен (носил графский титул), богат, хлебосолен и непоколебимо убежден в своей гениальности. Друзья, домочадцы, почитатели и не думали разуверять графа в обратном. Да и как можно было в том усомниться? Давно известно, что гений — это и трудоспособность. Дмитрий Хвостов целыми днями корпел над рукописями, писал много и длинно. Нередко талант со временем совершенствуется. Но бывает и другое. Чем больше писал граф-стихотворец, тем хуже. К тому же он был одержим манией читать свои творения вслух — близким, родным, друзьям, слугам. Судьба одарила Хвостова долголетием — сменялись литературные поколения, а он благополучно жил, писал, печатался. Все это не могло не породить многочисленные литературные анекдоты и шутки.
Первые два десятилетия XIX века в русской литературе были ознаменованы таким красочным эпизодом, как «страшная война на Парнасе» — борьба шишковистов и карамзинистов. Для молодого, озаренного грозой двенадцатого года поколения, которое вышло на схватку с литературными староверами, Хвостов — многословный, топорный — был идеальным объектом насмешек.
Сановитые шишковисты, украшенные пышными орденами, чинно заседавшие в «Беседе» и Академии художеств, просвещенной молодежи двадцатых годов казались старомодными, а следовательно, и смешными. Что же говорить о Хвостове, сенаторе и графе, жаждавшем литературных похвал! Тайные агенты графа скупали его книги, воровски по ночам сжигали их, и сочинитель немедленно приступал к новому выпуску творений, резонно ссылаясь на то, что прежние разошлись. Хвостов заказывал переводы своих книг на европейские языки, оплачивая труд толмачей.
Одержимый пагубным стремлением печататься, Дмитрий Хвостов принес обильные жертвы самой бесполезной особе в мире — неутомимой Стихомании. Даже огромное свое состояние он расстроил бесконечными изданиями сочинений. Это, как известно, и дало Пушкину повод остроумно заметить, что в Европе «стихами живут, а у нас граф Хвостов прожился на них».
Перед поэтами и критиками, желая войти с ними в близкие сношения, Хвостов откровенно заискивал. Его как графа и члена Государственного совета принимали в лучших столичных домах. Но бедного виршеплета интересовала литературная слава и литературные знакомые. Желая, например, войти в круг Пушкина, он писал его жене, Наталье Николаевне, различные песенки, присылал великому поэту вместе со стихотворными посланиями приглашения отобедать и т. д.
Однажды Пушкин ответил старику шутливой запиской: «Милостивый государь граф Дмитрий Иванович, жена моя искренне благодарит Вас за прелестный и неожиданный подарок. Позвольте и мне принести Вашему сиятельству сердечную мою благодарность. Я в долгу перед вами: два раза почтили Вы меня лестным ко мне обращением и песнями лиры заслуженной и вечно юной. На днях буду иметь честь явиться с женою на поклонение к нашему славному и любезному патриарху. Александр Пушкин».
Можно не сомневаться, что Хвостов пушкинскую шутку воспринял всерьез. Недаром старик хвалил себя такими строками: «Слушай теперь, Хвостов, награду получи достойную трудов: стань смело наряду с бессмертными творцами и, скромность отложа, красуйся их венцами!»
Издавая сочинения, Хвостов рассылал их во все концы света. Среди тех, кого он одарял книгами стихов, были русские и европейские университеты, отечественные семинарии, институты, а также митрополиты, архиереи, станционные смотрители. Свои сочинения он посылал Аракчееву, Бенкендорфу, Паскевичу, королю прусскому, Гете, Ал. Гумбольдту, Ламартину…
Кронштадтским морякам он не только подарил все тома сочинений, отправив их за свой счет во флотскую библиотеку, но и препроводил туда же свой мраморный бюст. Моряки попались на удочку и порадовали Хвостова трогательным письмом: «Присланный от Вашего сиятельства для кронштадтской флотской библиотеки изображающий особу Вашу бюст мы с признательностью имели честь получить, который вместе с Вашими сочинениями составляют лучшее украшение библиотеки».
Моряки писали вполне искренне, без тени издевки, что воодушевило Хвостова на новые литературные подвиги. Он написал стихотворное послание «Морякам». Велика была его радость, когда в Ревеле появился корабль под названием «Граф Хвостов». После этого контр-адмирал непрестанно получал от сочинителя все новые и новые поэтические творения.
Пишущий эти строки несколько лет назад видел в Юрьеве-Польском, в музее, мраморную плиту, на которой золотом высечены стихи Хвостова, — граф и таким способом позаботился о бессмертии своих строк.
Окружающие знали слабость сановного сочинителя и ловко пользовались ею. Приведу письмо Шаликова, небезызвестного издателя «Дамского журнала», который по бездарности, как говорили современники, превосходил самого Хвостова. Вот отрывок из письма к графу, отлично характеризующий Шаликова: «Рассматривая черты лица Вашего нового портрета, который, при новом литературном подарке от Вас, часто бывает перед нашими глазами, я воскликнул однажды: „Какая милая, добродушная физиономия у графа! Все показывает в ней человека мыслящего и чувствующего благое!“ Жена и дети, окружавшие меня в сию минуту, разделили со мною удовольствие рассматривать черты лица нашего благодетеля. Наконец, первая, то есть жена, в свою очередь воскликнула: „Для чего ты не попросишь графа… о чине? Щедрицкий через ходатайство нашего постоянного милостивца получил же чин коллежского асессора: верно, и тебе не откажет в новой милости“. И я произнес: „Буду просить“». И конечно, Шаликов получил желаемый чин.
Льстецы называли Хвостова гением, знаменитым певцом, российским Расином, сравнивали его с Ломоносовым. Из-за этого не раз случались скандалы. Один литератор был публично обвинен в том, что хвалит Хвостова в печати за взятки, и дело чуть не дошло до дуэли.
Виршеплет постоянно засыпал журналы стихами. Журналисты изыскивали различные способы, чтобы отделаться от него. Смышленый Николай Полевой, не желая портить отношения с Хвостовым, все сваливал на цензуру, которая-де не пропускает вольнолюбивых сочинений графа. Когда же на цензуру свалить было нельзя, Полевой писал: «Оды вашей, к моему прискорбию, в „Телеграфе“ напечатать не могу: слишком сладострастна…» Это тоже льстило стихоману.
Рассказывают, что, узнав о каком-нибудь званом обеде или ужине, на котором будут видные лица, Хвостов немедленно мчался туда и раскладывал по стульям брошюры и книги. На вечерах он незаметно засовывал в карманы гостей свои стишки.
Действия Хвостова породили целую библиотеку сатирической и пародийной литературы. О нем писали кроме Пушкина виднейшие писатели — Державин, Дмитриев, Жуковский, Тургенев, Вяземский, Дельвиг, Рылеев, Баратынский, Дашков, Воейков. Особенно усердствовал в насмешках журналист и баснописец Александр Измайлов.
Сначала в эпиграммах именовали Хвостова слегка замаскированными или условными именами: Графов, Рифмин, Рифмодей, Вздорный писатель… Увидев, что он довольно добродушно относится к этим проделкам, молодые литераторы, группировавшиеся вокруг «Арзамаса», усилили нападки. Как-то на заседании «Арзамаса» была произнесена шутливая надгробная речь, посвященная высокородному стихотворцу. Неутомим в рассказывании анекдотов о Хвостове был умный и язвительный Вяземский. В дружеском послании к Тургеневу он писал: