Тем временем началась самая настоящая гроза, типичная для здешнего климата, — почти без дождя, но при сильном, порывистом ветре, который дул, казалось, со всех сторон. Под тяжёлый громовой раскат извилистая молния рассекла на несколько частей низкое иссиня-чёрное небо, и сразу похолодало. Страшные тучи понеслись вскачь, сталкиваясь, соединяясь и разрываясь одновременно; иногда они приходили в веретенообразное движение, как при зарождающемся смерче. Свирепая хаотичность их перемещений угрожала превратить бурную непогоду в стихийное бедствие, вполне под стать тому, что творилось на земле. Конечно, такое нужно было видеть, воображение тут слишком ограничено! Два самовлюбленный маньяка лезли друг за другом напролом, валя, как тростинки, вековые деревья, выдирая и разбрасывая в разные стороны гибкий молодняк. Многослойный хруст и скрежет рушащегося леса жутко аккомпанировал атмосферному урагану. И очень трудно было поверить, что весь этот дьявольский шабаш организован парой копошащихся фигурок, чьи физические возможности слишком уж превосходили их реальные размеры…

— Карлики, возомнившие себя гигантами, и поэтому… — начала Эльза. Ладвин немного замялся, подыскивая ответ, который наиболее удачно выражал бы его чувства.

— Не совсем так, — наконец проговорил он. — Понимаете, тогда мне было столь же трудно осмыслить происшедшее, как и вам сейчас. Разум настойчиво требовал доступных объяснений, обнаруживая, кстати сказать, удивительную уступчивость в отношении их качества и такое архаичное восприятие мира, что оставалось только поражаться, из каких глубин и закоулков подсознания оно вылезло. Смешно сказать, но, глядя на длинную, гладкую сосенку, разрубленную почти посередине, мне было гораздо легче согласиться с тем, что это дело рук, скажем, мифического великана Святогора, чем представить истинную картину: на одной из полян крепыш Серж, не покидая седла, сломал дерево, затем легко вскинул на вытянутой ладони и бросил в Герберта — а тот, не сбавляя хода, поднялся на стременах и на лету рассёк ствол одним ударом клинка! Кстати, после этого эпизода окончательно выявилось превосходство коня рыцаря. Незаметно, шаг за шагом наращивая темп, он всё дальше уносил от неприятеля своего хозяина и скоро полностью растворился в непроглядной чащобе. Теперь Герберт мог двигаться только по следу, который становился всё менее отчётливым; витязь лихорадочно спешил, не обращая внимания на сгустившуюся темноту, словно его и впрямь не пугали призраки, таившиеся в ней и готовые пробудиться с наступлением настоящей ночи. В конце концов, он потерял все ориентиры и полностью запутался, а кругом сплошной стеной стоял бесконечный лес. Тогда Герберт стал просто направлять своего коня в более-менее значительные просветы между стволами, наверное, думая, что подобный путь должен был выбрать и Серж. Какое-то время в этом беспорядочном движении ничего не менялось, и вдруг корявые объятия кустарников и деревьев точно по приказу разжались, открывая впереди короткий, крутой обрыв. Это произошло столь неожиданно, что витязь еле успел осадить коня буквально на самом краю и в отблеске двух косых молний с ужасом увидел в нескольких метрах от себя страшные, тяжёлые воды Сафат-реки. Здесь начинался «многогранник смерти», здесь в своем глубоком логове и жила сама смерть — быстрая, беспощадная, неизвестной природы и способа действия. Этот комплекс необъяснимой угрозы, возникшей из иного, отвратительного мира, подействовал даже на толстокожего Герберта — он оцепенел и непроизвольно расслабился, чего делать как раз и не следовало. Витязь тупо глядел на совершенно спокойную поверхность реки, на которой резкие порывы ветра не вызывали ни волнения, ни даже обычной ряби; на ровную линию противоположного берега, закованного в мрачные скалы, — и внезапно понял всю неизбежность своего появления здесь, в этих гибельных местах, куда его с коварной смелостью заманили, чтобы расправиться с ним чужими, нечеловеческими руками. Медленно, словно ещё на что-то надеясь, Герберт обернулся, и в этот миг весь край неба над лесом за его спиной полыхнул мертвенным белым огнем, высветив, как на ладони, хищную фигуру конника с обнажённой саблей.

Теперь у витязя оставались лишь считанные секунды, чтобы вновь сконцентрироваться и попытаться хоть как-то улучшить свою позицию. Ему удалось сделать первое, но не второе: едва он начал разворачивать коня, как тут же был стремительно атакован Сержем. Бой длился очень недолго. Очевидно, полная невозможность даже малейшего отступления назад сыграла свою роковую роль, и не помогли Герберту ни его превосходство в сверхсиле, ни коронный, почти без замаха, удар мечом справа…

Он был тяжело ранен в грудь и в руку, причём именно в такой очередности — укол в предплечье последовал во время мучительного падения на землю. Я до мельчайших подробностей восстановил всю картину схватки, однако не стал воспроизводить её ход с помощью светового экрана сканера и силуэт-фигурок перед Мстиславом. Дело было вот в чём: при сползании раненого Герберта с лошади, положение его тела оказалось таковым, что Серж мог элементарно нанести второй и смертельный выпад в голову — и никаких вопросов к нему не последовало бы. Действительно, в горячке сражения всякое бывает, и доказать, что такой-то удар был фактически добивающим, просто невозможно! Но рыцарь сделал нечто совсем другое, а для этого ему пришлось перебросить клинок из правой руки в левую. Мстислав же с товарищами, не зная упомянутой мною детали, сочли двойное ранение Герберта естественным следствием бешеного поединка.

Однако хладнокровно приканчивать выведенного из строя бойца — дело совсем уж позорное, а к чести Сержа стоит заметить, что он сохраняет свое достоинство и тогда, когда его никто не видит. Итак, рыцарь просто покинул поле боя, не оказав врагу помощи и предоставив его судьбу воле случая — такое отнюдь не возбраняется! О том, что это было сделано намеренно, я решил витязям пока не сообщать…

— Ну, знаете! — Командор ухмыльнулся и звучно ударил ладонью о ладонь, высоко оценив профессиональную двусмысленность поступка начальника Станции. — Ей-ей, вы не в то ведомство пошли служить, дружище! Вы же прирождённый контрразведчик, Иоганн! Как жаль, что я не познакомился с вами раньше!

— В самом деле, — признался и Роман, — в подобной нервной обстановке я, честно говоря, проморгал бы такую возможность завести компромат!

— Да, именно так я предполагал поступить, — (всё-таки от почти искренней лести Командора на лице Ладвина отразилось явное удовольствие, хотя он и пытался его скрыть). — Однако наш герой сумел довольно-таки изящно нейтрализовать мою сильную карту. При знакомстве первое, что он сделал, — это небрежно возвратил тот самый злополучный бластер, вынудив меня рассыпаться в благодарностях, а затем в разговоре за пять минут чётко и лаконично выдал важную информацию, которую я из Мстислава вытягивал неделями по ниточке. На мои же акцентированные намеки рыцарь просто не реагировал, давая понять, что привык беседовать открыто и не любит ломать голову над разными загадками, даже если они касаются его лично. Под конец я не выдержал и задал прямой вопрос — не помню, в какой форме — и получил исчерпывающий ответ. «Видите ли, господин Ладвин, — со своей обычной полуулыбкой сказал Серж, — я придерживаюсь мнения, что любой мерзавец по убеждению (да и по рождению тоже) должен хоть раз в жизни вдоволь наглотаться того самого дерьма, которое он так щедро вываливал на других. А чтобы это потом не привело к ещё более худшим последствиям, то после такого «обеда» данная особь должна быстро скончаться». — «А как вы думаете, — резонно заметил я, — неужели Герберт перед смертью и в самом деле что-то осознал? Мне кажется, он полз по лесу к заветной опушке с единственной мыслью о выживании! Как раз от рождения он и был начисто лишён определённых эмоций, и вы напрасно продлили его агонию, рискуя, — добавил я, — своей репутацией!» — «Ну что же, — охотно согласился рыцарь, — может быть, вы и не ошибаетесь. Тогда мои действия нужно расценивать как чистой воды месть, на которую я имел законное право».

Что и говорить, этот сомнительный закон он реализовал безукоризненно. Для начала Серж оставил поверженному врагу оружие, но забрал коня, а затем любезно сообщил, что границы «зоны ночной смерти» кончаются через пару миль — там-то и там-то. При этом он забыл сказать раненому, сколько времени осталось до захода солнца. Да, стоит заметить, что тот самый второй удар по какой-то случайности продырявил Герберту не только предплечье, но и рассёк механические часы на запястье.

Теперь обречённому витязю почти не на что было надеяться, однако мужество его не покинуло. До самого последнего вздоха он тяжело тащился по чёрному растрёпанному лесу, зажимая ладонью кровоточащую рану и опираясь на меч, который то и дело глубоко проваливался во влажную землю. Скоро он мог уже только ползти, судорожно отталкиваясь ногами и лишь изредка пуская в ход здоровую руку. Ему удалось сделать невозможное и почти достичь цели; Герберт уже видел при очередных вспышках атмосферного электричества густые заросли шиповника, добравшись до которых он получал хороший шанс уцелеть, но… но ему не хватило буквально каких-то минут. Мы нашли его бездыханное тело возле опушки, указанной Сержем, и смерть витязя была очень мучительной: все черты лица оказались искажены и смяты гримасой непереносимых страданий. Отчасти это подтвердило и вскрытие, которое с разрешения Мстислава сделала наш врач Лина Гар-Гекоева. Причиной гибели стала остановка сердца — скорее всего, от болевого шока. Правда, и потеря крови была велика, но никаких иных ран, кроме полученных в поединке, да многочисленных неопасных царапин на теле Герберта не оказалось. Я обратил на это внимание Мстислава. Он хмуро кивнул и негромко бросил: «Трупыри…», а потом добавил: «Так здесь убивают только они. И чем ближе к этой проклятой реке, тем страшнее их лютость…»