Если бы я заранее знал, сколько меня ждало огорчений и разочарований! Увы. Пугающе скоро выяснилось, что музыкальные упражнения красивы только в стихах Алексея Константиновича Толстого:
Он водил по струнам. Упадали
Волоса на безумные очи,
Звуки скрипки так дивно звучали,
Разливаясь в безмолвии ночи.
Разливаясь… Дивно… Ну ничего, абсолютно ничего общего! Разве что безумные глаза- у меня и у моих домашних… Удивляюсь папиной выдержке, когда он впервые услышал, как его сын водит смычком по струнам. И вряд ли я был таким уж исключением, музыкальным уродом, показательной бездарью: начальные уроки игры на скрипке, как я потом узнал, всегда трудны и неблагозвучны, но нам от этого было не легче…
Начались мои походы к Тупицыну через весь город- верста с лишком. Походы летом, зимой, осенью, в кромешную грязь и темень- уличного освещения почти не было, если не считать дух- трех главных перекрёстков. Фонарик с огарком свечи прицеплен на груди. В руках- картонный футляр со скрипкой (для надежности футляр вложен в холщовый чехол) и ноты в папке. В дождь прикрываю их ещё и зонтом. Хожу всегда вечером, поздно вечером, к концу занятий на бухгалтерских курсах, которыми руководит Тупицын. Порой жду, когда занятия задержались или пока Анатолий Лукич поужинает. Занимаемся музыкой в большом зале, где только что отучились курсанты. Особенно трудны были первые уроки, они перевернули все мои прежние понятия о том. что значит удобно, естественно и приятно. Меня заставили держать скрипку так, чтобы левая рука, её кисть, пальцы, локоть, а также плечо, подбородок, шея, даже поясница и ноги испытывали наибольшую неловкость и напряжение. Левый локоть следовало завести под скрипку как можно правее, почти до центра груди; левую кисть извернуть винтом, пальцы расставить и скрючить, шею свернуть, склонив голову на левое плечо; подбородок( отчасти и щеку) плотно прижать к деке, так плотно, чтобы скрипка, зажатая между подбородком и грудью, могла держаться в горизонтальном положении без помощи руки; корпус при этом развернут в одну сторону, правая нога отставлена в другую…
Что я не преувеличиваю, не карикатурю- может подтвердить любой скрипач, если честно припомнит, как он впервые взял в руки скрипку; теперь-то он к ней привык и все кажется ему удобным и целесообразным!
Привык постепенно и я, начались упражнения, упражнения…Полутора часовой урок, многочасовые упражнения дома, тем более утомительные, что играть приходилось стоя- сидеть перед пюпитром Тупицын не разрешал, это предполагалось далеко впереди, в тех случаях, когда стану участвовать в дуэтах, квартетах или играть в оркестре… Что представляли собой начальные правила? Смычок обязан ходить по струнам строго параллельно подставке (кобылке)- иначе неизбежны скрип и визг. Волос смычка умеренно натянут и умеренно натерт канифолью ( если смычком постучать, то с него не должен сыпаться порошок) Сила звука зависит от силы всей правой руки, держащей смычок, от плеча до кончиков пальцев, из которых четыре лежат на древке, а один, большой, всунут между волосом и древком,(тростью)смычка. В идеале нужно водить смычком так, чтобы ты чувствовал его продолжением твоей руки. Легко сказать!.. Но, пожалуй, еще труднее левой руке: неодолимо хочется рассвободить кисть, выпрямить её, привольно опустить шейку скрипки в выем между ладонью и большим пальцем, - исключено: кисть должна быть постоянно согнута, чтобы пальцы могли скользить по грифу, могли занять любую позицию,- первую, вторую, третью… все ближе и ближе к подставке, все выше и выше звук, вплоть до девятой позиции, которая применяется лишь на самой тонкой струне, на квинте, когда мизинец дотягивается до самой- самой крайней точки и позволяет брать столь высокий, сверхкомариный звук, что он едва различим ухом… Эти звуки так высоки, что уже не вибрируют…
Итак, « Школа скрипичной игры» Мазаса, «Школа скрипичной игры» Берно ( тот и другой в своё время знаменитые скрипачи,- знали ли они мучения рядовых учеников?) Штрихи «легато» (связно), «стаккато» (отрывисто), «спиккато» (скачуще).Тупицын предельно строг, играем лишь гаммы, этюды, специальные упражнения. Правда, что б я окончательно не заскучал, не засох, не отвратился от скрипки, он позволяет мне брать и переписывать мне принадлежащие ему ноты нетрудных пьесок- вальсов, маршей, различных мелодий, но на уроках мы играем только учебные вещи: вырабатываю технику. «Приватные « же ноты я достаю повсюду и трудолюбиво списываю, благо в писчебумажном магазине стали продавать нотную бумагу. (А до этого сам разлиновывал бумагу подаренным мне Тупицыным особым нотным пером, которое проводит сразу пять линий.) Играю верхнюю строчку фортепьянных вещей и даже верхнюю- сольную –строчку вокальных произведений. В ход идут романсы Чайковского, дилетантские вещички дам- сочинительниц, злоупотреблявших бемолями для пущего настроения: «Молчи, грусть, молчи!», «Памяти Комиссаржевской» и пр. и пр. Не гнушался я и нотами для корнет-а-пистона- они также годились для скрипки. С моим школьным другом Карловым мы задавали в его доме концерты: у Карловых было пианино и Коля играл на нем уже не первый год. Моё дело было играть верхнюю строчку. У меня сохранилась картонная афишка- анонс: «Музыкальный вечер. Н.Карлов, (пианино), Л.Рахманов(скрипка), В.Бутырин (мандолина) и др. исполнят свои лучшие номера solo, duetes et trio» Володя Бутырин был наш школьный товарищ, а «др».- Колин брат Боря, подыгрывавший нам на барабане.
Уже после мне папа сказал, что к нему обращались из местного кинотеатра- не соглашусь ли я играть в их оркестре.Боже, как бы я смог это делать при полном отсутствии практики и с избытком застенчивости? Впрочем, партии второй скрипки я бы смог, понаторев, исполнять, но папа все равно не позволил бы. И правильно поступил: смотря снизу вверх на мелькавший перед самым носом экран, я бы в два счета испортил себе глаза, не говоря о том, что потеряны были бы все вечера.
Кто же такой был Тупицын? Мало сказать,что Анатолия Лукича все знали и уважали: когда этот лысый, полнеющий, коротковатый человек шествовал с портфелем в руке через город, большинство горожан с ним почтительно здоровались -у него были сотни учеников, и не только в Котельниче, но и в районе, и даже в области. Я, разумеется, имею в виду окончивших его счетоводные курсы, - играть на скрипке учился у него я один, если не считать его старшего сына, студента который, собственно, и дал мне несколько первых уроков, приехав к отцу на каникулы,- высокий, красивый молодой человек.
Семья Тупицыных вся была музыкальна: дочь Людмила играла н виолончели, училась в Петроградской консерватории, у профессора Мальмгрена, на юбилее которого в 1925 году играло 40 виолончелей; виолончелистом был и родной брат Анатолия Лукича, Александр, так что они вчетвером: отец, сын, дочь и брат- играли Гайдна, Бетховена, когда все съезжались в Котельниче.
Хорошо ли играл сам Анатолий Лукич? Сейчас мне трудно судить, был у него талант или только любовь к музыке и беспримерное трудолюбие. Еще задолго до наших уроков с ним произошла беда: упорными упражнениями он намозолил один из пальцев левой уки, под мозолью образовался глубокий нарыв, который пришлось разрезать; после неудачной операции образовался шрам, который мешал игре. Теперь, когда существуют антибиотики, такой операции, вероятно, удалось бы избежать,а может, она была сделана не очень искусно. Во всяком случае, я отчетливо представлял, как это случилось, и всегда мог сказать себе и папе( не мог сказать только самому Тупицыну): вот что бывает от чрезмерных упражнений!.. Тем не менее, Анатолий Лукич игра с большой горячностью(когда выходил за рамки урока), волнуясь, громко дышал и даже сопел, беря особенно эмоциональную ноту. Зато в следующую минуту становился ее строже и сдержаннее, словно бухгалтерская его натура брала верх, Сальери побеждал Моцарта…
Платил я за уроки «натурой»: Шура Тупицын, ученик средней школы, класса на два младше меня, отставал по математике, и Анатолий Лукич предложил мне заниматься с ним в обмен на уроки музыки. Так и сделали, До самого моего отъезда в Ленинград я занимался с Шурой и с еще одним мальчиком. Шура был флегматичен и ленив до того, что меня от уроков с ним корчило- большого труда стоило усидеть рядом с ним за столом, раз по десять втолковывая правило или теорему… И все же перед отъездом я получил письменное свидетельство Шуриной школьной учительницы по математике о том, что Александр Тупицын стал больше знать и лучше учиться- достижение выдающееся! Поблагодарил меня и Анатолий Лукич, что для меня было гораздо дороже, тем более, что в следующие годы мы с ним встречались редко…
В 1925 год, в конце мая, я уехал в Ленинград, поступил сначала в на Волховстрой, потом- в институт; от физического труда и от длительного перерыва в скрипичной игре пальцы огрубели, растренировались; к тому же я стеснялся играть среди новых для меня людей,в коммунальной квартире, так получилась, что взятая с собой в Ленинград скрипка в своём старом, потертом картонном футляре была заброшена на самый верх книжных полок. Надолго? Да навсегда.
О занятиях музыкой я рассказывал в таком легком, даже насмешливом тоне, что можно подумать, что,распрощавшись со скрипкой, я испытал радость. Это не так. Уверять сейчас себя и других, что я пережил тяжелую драму – тоже не стану- наступило время других занятий и увлечений- техникой, литературой, но должен сказать, что разрыв был чувствительным. Дело в том, что я успел привыкнуть не столько к скрипке, сколько через неё к музыке, полюбил музыку, заинтересовался жизнью её творцов, хотел как можно больше узнать и услышать старой и новой музыки. Когда же я перестал играть сам, я почему-то решил вычеркнуть музыку из круга родных мне интересов и чувств. Обидно вдруг сделалось быть только слушателем, по-нынешнему, говоря, потребителем, - тогда- к черту все! Я почти перестал посещать концерты( а уж где-где как не в Ленинграде!), на оперы ходил скорее как на зрелища и больше из любопытства, чаще выбирая те, что с левым уклоном( поскольку я был леваком и в литературе),- «Любовь к трем апельсинам « Прокофьева «Прыжок через тень» и «Джонни» Кшенека, «Нос» Шостаковича, словом, на несколько лет музыка если не перестала для меня существовать (невозможно было отбросить сильнейшие впечатления от «Пиковой дамы» или не запомнить и не твердить про себя марш из «Трех апельсинов»!), то всё же оказалась на втором плане, по крайней мере, музыка симфоническая. Глупое ограничение? Очень глупое. Потом я мог об этом только жалеть. Жалею и сейчас. Сколько я пропустил замечательных, даже великих концертов! Это продолжалось пять лет- с 1925 по 1930 год. Что произошло в 1930 году?