«Язык до Киева доведёт»

Пушкин приехал в Каменку во второй половине ноября. А 15 декабря Александр Львович Давыдов писал в Кишинёв Инзову: «Милостивый государь Иван Никитич. По позволению вашего превосходительства Александр Сергеевич Пушкин доселе гостит у нас, а с генералом Орловым намерен был возвратиться в Кишинёв, но, простудившись очень сильно, он до сих пор не в состоянии предпринять обратный путь. О чём долгом поставляю уведомить ваше превосходительство и притом уверить, что коль скоро Александр Сергеевич получит облегчение в своей болезни, не замедлит отправиться в Кишинёв».

Ответ из Кишинёва не заставил долго ждать. «Милостивый государь Александр Львович, — писал Инзов Давыдову. — До сего времени я был в опасении о г. Пушкине, боясь чтобы он, невзирая на жестокость бывших морозов с ветром и метелью, не отправился в путь и где-нибудь, при неудобствах степных дорог, не получил несчастья. Но, получив почтеннейшее письмо ваше от 15 сего месяца, я спокоен и надеюсь, что ваше п-во не позволит ему предпринять путь, доколе не получит укрепления в силах».

Пушкин продолжал гостить в Каменке. Жил он не в господском доме, а во флигеле, где обитала молодёжь и куда селили гостей. Писал в более тихом и уединённом месте — в стоящем на усадьбе маленьком домике. Там был бильярд, а вокруг по стенам теснились книги. Черновики своих стихов Пушкин обычно набрасывал на клочках и листках бумаги, и они валялись повсюду. Зная его привычку, Василий Львович приказывал запирать бильярдную тотчас после ухода Пушкина, чтобы ничего не потерялось.

Новый, 1821 год Пушкин встретил в Каменке, а в конце января вместе с Давыдовыми отправился в Киев.

Каждый год с 8 января до 7 февраля в Киеве бывала знаменитая ярмарка — «контракты». На неё съезжались украинские, русские и польские помещики и купцы. Покупали и продавали, заключали сделки. И попутно развлекались, кутили, просаживали в карты целые состояния. Вечера, спектакли, концерты, балы…

Киев с его бесчисленными церквами Пушкин увидел ещё издалека. Зимнее неяркое солнце мягко высвечивало позолоту куполов, и они чётко вырисовывались на голубом безоблачном небе.

Остановились в Печерске у Раевских, просторный дом которых со множеством комнат, богатой мебелью и убранством вполне оправдывал своё название — дворец. Генерал Раевский был «первой персоной» в городе и жил соответственно. «Николай Николаевич Раевский, — писал жене из Киева с контрактов Денис Давыдов, — переменил дом и живёт в прекраснейшем подлинно барском доме. У него готовятся вечера по-прежнему, здесь множество съехалось артистов».

Пушкину обрадовались. И он был счастлив повидать дорогое его сердцу семейство — «моих Раевских», как он их назвал.

Пушкин много гулял по всем трём частям города — обошёл Софиевку, Печерск и Подол.

На Подоле, на большой, окружённой лавками базарной площади, шумела, волновалась, торговала ярмарка. Здесь же на площади стоял контрактовый дом, где выставлены были образцы товаров и в биржевом зале рядились, торговались и заключали сделки помещики и купцы. Днём здесь царил бог торговли Меркурий, вечером — музы. Торгующихся купцов сменяли артисты и публика. В зале устраивались концерты. Но контракты служили не только торговле и увеселениям. Под прикрытием ярмарки в Киеве встречались члены Тайного общества. Здесь, вдали от столицы, от властей, от полиции явной и тайной, от реакционного «высшего общества» — «закоренелых недвигателей» — людям, жаждущим перемен, по словам декабриста Сергея Волконского, «не клали помехи в широком действии». И «съезд на контракты образованных людей давал случай узнавать людей и сеять семена прогресса политического». Приезжая на контракты, заговорщики обсуждали свои дела, вербовали единомышленников.

Пушкину всё было интересно в Киеве. Ведь недавно он описывал его в «Руслане и Людмиле». Правда, то, что он увидел, ничем не напоминало сказочно-былинный Киев-град. Теперь это был красивый и живописный губернский город с более чем тридцатью тысячами жителей, четырьмя тысячами домов, из которых небольшая часть приходилась на каменные. Выделяло город славное прошлое и памятники старины.

Гостя повели осматривать кладбище на горе Щековице, где, как сказали ему, были погребены киевский князь Олег, прозванный Вещим за свою прозорливость и победы, киевская княгиня Ольга, та, что столь жестоко отомстила древлянам за смерть своего мужа Игоря. Показали и урочище над Днепром, прозванное Аскольдовой могилой. Здесь, по преданию, был убит Олегом дружинник Рюрика — Аскольд, захвативший Киев и ставший киевским князем. Здесь и похоронили его. Показали источник Крещатик, где крестился князь Владимир.

Киевской стариной веяло от Софийского собора и от других церквей. А в Киево-Печерской лавре Пушкин списал для памяти надпись на надгробии Искры и Кочубея, злодейски убитых предателем Мазепой.

Через восемь лет он напечатал эту надпись в примечаниях к своей поэме «Полтава». «Року 1708, месяца июля 15 дня, посечены средь обозу войскового, за Белою Церковию на Борщаговце и Ковшовом, благородный Василий Кочубей, судия генеральный; Иоанн Искра, полковник полтавский. Привезены же тела их июля 17 в Киев и того ж дня в обители святой Печерской на сем месте погребены».

В Киеве пробыли меньше двух недель. Контракты закончились, и все разъехались восвояси.

Незадолго до отъезда Пушкин встретил на улице петербургского знакомого.

— Ба! Пушкин! Какими судьбами?

— Язык до Киева доведёт, — отвечал смеясь Пушкин.

Ещё ранее решено было, что на обратном пути из Киева Пушкин ненадолго вернётся в Каменку, там передохнёт, а затем уже двинется к себе в Кишинёв.

По дороге в Каменку на три дня заехали в старинный подольский городок Тульчин. В Тульчине, где стоял штаб 2-й армии, которой командовал генерал Витгенштейн, была самая большая на юге управа Тайного общества.

У Василия Львовича Давыдова там имелись дела.

После оживлённого праздничного Киева, деятельного Тульчина Каменка показалась Пушкину унылой. Им овладела тоска. И, как часто случалось в такие минуты, вспомнился Петербург — оживлённые шумные улицы столицы, тёплый свет за зеркальными стеклами окон, кулисы Большого театра и друзья, друзья… Даже его убогая комната в квартире родителей на Фонтанке, где по утрам сочинял он «Руслана», вспоминалась с умилением. Это был холодный, неуютный, но всё-таки дом. Теперь он не имел ни дома, ни угла. Бесприютен, бездомен…

За окном металась февральская непогода. Старый сад с обнажёнными чёрными деревьями тоже был уныл и как нельзя более соответствовал его настроению. Пушкин взял перо…

Под стихами пометил: «Каменка, 22 февр. 1821».

Но долго предаваться унынию Пушкин себе не позволял. Как всегда, спасала работа. На другой день кончил переписывать набело «Кавказского пленника», над которым трудился все последние месяцы. Поэму посвятил Николаю Раевскому-младшему.

В начале марта Пушкин был уже в Кишинёве. Он покидал Каменку с уверенностью, что здесь и в Тульчине деятельно готовятся к давно желанной «вспышке».