Глава 2. Неожиданная встреча. Я становлюсь ламой

Первый, которого я встретил на причале, был Кайман. В белом европейском костюме и шляпе. Он величаво стоял, расставив ноги в начищенных туфлях, и дымил сигаретой.

— Явление Христа народу? — выпучил я глаза. — Ты откуда здесь взялся?

— Пути Господни неисповедимы, — рассмеялся вождь, после чего заключил меня в дружеские объятия.

А далее сообщил, что спустя пару недель после моего отъезда, в деревню наведались иммиграционные власти, начавшие интересоваться им и мною. Мол, незаконно въехали в страну, а значит, подлежим выдворению.

— Это не иначе с подачи американцев, — нахмурился я. — Ну и что дальше?

— Я им сказал, мол, ты уже свалил, а куда не знаю, после чего мне приказали убираться из Венесуэлы, заявив, что в противном случае посадят.

Ждать, пока они это сделают, я не стал, и когда власти убыли, дав мне на сборы двадцать четыре часа, провел ряд организационных мероприятий.

Для начала назначил Ораху вождем, а Кокои шаманом, сообщив им, что убываю в командировку, вслед за чем, прихватив наличность, отправился к сеньору Мигелю, у которого выяснил, что ты отплыл в Калькутту.

Ну а дальше дело техники. Сначала перелет на Дакар, а оттуда сюда. Здесь устроился на работу и вот, пришел тебя встретить. — Надеюсь, возражений не имеется?

— Обижаешь, — потрепал я друга по плечу. — Ты для меня столько сделал. А я добра не забываю.

— Ну что? Тогда поехали ко мне? — сдвинул он на затылок шляпу. — Отметим, так сказать, встречу.

— Нет вопросов, — сказал я. — Двинули.

Оставив позади порт, со скользящими в вышине стрелами кранов, жужжащими у судов погрузчиками и снующими там докерами, мы вышли на обширную стоянку у него, где Кайман подвел меня к небольшому «фольксвагену».

— Мой служебный автомобиль, — сказал, когда уселись в кабину, после чего завел двигатель, и мы выехали в город.

Калькутта шумела разноголосицей уличной толпы, гудела клаксонами машин и непередаваемо пахла.

Проехав в автомобильном потоке, перемежающем автобусами с рикшами в центр, мы свернули на одну из улиц и остановились у построенного в европейском стиле, рядом с древним буддийским храмом, трехэтажного дома. Судя по виду, он знал лучшие времена, но выглядел еще довольно прилично.

— Это гостиница, у меня здесь номер на двоих, — сказал Кайман, когда мы вышли из машины.

В затененном прохладном фойе, с допотопной мебелью, скрипящим под ногами паркетом и кожаным продавленным диваном, за стойкой администратора нас встретил смуглый пожилой индус в тюрбане и белой накидке. Вежливо поприветствовав гостей, он снял с конторки и вручил Кайману медный ключ с брелоком.

На третий этаж мы поднялись по вытертой ковровой дорожке, поскольку лифт в гостинице отсутствовал, прошли по длинному, с рядом дверей коридору и остановились у одной. С номером «54».

Силь ву пле[174], - сказал, вождь, — отпирая ее ключом. — Это мои пенаты.

«Пенаты» состояли из прихожей, довольно просторной комнаты, ванной с туалетом, а также выходящей на теневую сторону лоджией, увитой каким-то цветущим растением. Издававшим сладкий запах. Мебель, телевизор и холодильник были шестидесятых годов, но жилище выглядело чистым и уютным.

— Так, ты пока располагайся и если есть желание, прими душ, а я пока спущусь вниз. Закажу ужин в номер, — сказал Кайман.

Сунув вещмешок в шкаф, я прошел в ванную, где, раздевшись, с удовольствием ополоснулся под прохладным душем, а когда вернулся назад, Кайман, облаченный в шорты и футболку, доставал из холодильника запотевший сифон, оплетенный сеткой.

— Как насчет содовой со льдом? — поставив его на журнальный столик, направился к буфету.

— Не откажусь, — опустился я в кресло.

Чуть позже, сидя друг против друга и удобно вытянув ноги, мы попивали колкую, с потрескивающими кубиками льда, газировку. Я рассказал приятелю о плавании, а также охоте на акулу, а Кайман о своей работе.

Так случилось, что во время перелета из Дакара в Калькутту, его соседом в кресле оказался топ-менеджер одной местной компании, занимавшейся поставками чая в Европу. После знакомства, узнав, что попутчик знает английский с русским, он предложил вождю в ней место переводчика.

— Работа не пыльная, да и платят прилично, — сказал Кайман. — Так, что не бедствую. Жить можно.

Потом в дверь постучали, — он крикнул «войдите!» и на пороге возник официант с подносом, в белом дхоти[175].

Мехербани сахиб[176],- изобразил он легкий поклон. Вслед за чем накрыл стол и удалился.

К горячей курице с рисом, рыбе, сыру и зелени, хозяин добавил бутылку замороженной «Столичной» их холодильника.

— Откуда? — удивился я.

— Презент, — сковырнул колпачок с бутылки Кайман. — Помимо Европы, компания работает с Советским Союзом.

Затем мы выпили за встречу, и отдали дань ужину. Вкусному, но с изрядным количеством перца и других, неизвестных мне специй.

Между тем на город опускался вечер, жизнь в нем понемногу замирала, зной спадал, и мы вышли в лоджию, подышать свежим воздухом.

Там стояли два бамбуковых шезлонга, мы уселись в них и закурили.

— Послушай, Этьен, — сказал после недолгого молчания Кайман. — Как ты смотришь на то, если я отправлюсь с тобой в Китай? Индия не по мне. Здесь много суеты, шума и к тому же нездоровый климат.

— Буду только рад, — без колебаний ответил я. Кайман был настоящий друг, и ему можно было верить.

— Только в Китае мы отправимся в особый район, он зовется Тибет, — добавил, взглянув на вождя. — И там я продолжу дело Увааты, став ламой.

— Да. В Тибете нас сам черт не найдет, — рассмеялся Кайман. — Хорошо придумал. Кстати, хочу задать тебе вопрос (глубоко затянулся сигаретой).

— Давай — кивнул я.

— Ты русский?

— Почему так решил?

— Когда ты болел малярией, то бредил на русском языке и кое — что о себе рассказывал.

— Например?

— Что учился в школе КГБ, а потом служил в контрразведке. И еще. Разное.

Запираться дальше не было смысла, мне не хотелось обманывать Каймана, и я рассказал ему все. О своей прошлой жизни, смерти и чудесном воскрешении.

Когда закончил, на небе взошла огромная луна, более яркая, чем в Северном полушарии; в воздухе почувствовались запахи речных испарений, а со стороны храма замелькали тени летучих мышей. Создавая иллюзию потусторонности.

— Да, — нарушил долгое молчание Кайман, выслушав мою историю. — Если бы это рассказал кто другой, ни за что бы, не поверил.

— Почему? — не согласился я. — В мире были и есть подобные люди. Например, тот же Нострадамус, Мессинг или Ванга. Биографии их весьма туманны, но вполне возможно, что они проживали вторую жизнь. Почему и стали прорицателями.

— Так ты знаешь все события, которые нас ждут? — вытряс из пачки пару сигарет Кайман, и мы снова закурили.

— Нет, — выдул я дым изо рта. — Только самые значительные. Ну и те, которые отложились в памяти. Так что никакого дара предвидения у меня нет. Он укладывается в законы физики.

— Кроме встречи с Творцом и воскрешения, — сказал Кайман. — Это какая-то чертовщина.

— Не скажи, — снова возразил я. — Об этом говорят практически все религии.

— И какова твоя цель? Изменить мир? Или что-либо другое?

— Мир изменить нельзя, — философски изрек я. — Все, кто пытался это сделать, плохо кончили.

— В смысле?

— Иисус Христос пришел к людям учить их добру и справедливости. Не вышло. Люди его распяли. Затем это же попытался сделать в своем понимании Адольф Гитлер, возомнив себя мессией. В результате, убив миллионы, потерпел крах и покончил жизнь самоубийством. Сейчас наши вожди ударными темпами строят коммунизм. Очередная явная утопия.

Так что никаких иллюзий на этот счет, я не питаю.

— Значит, остается «или» — вспыхнул напротив светлячок сигареты. — Что ты вкладываешь в это понятие?

— Ничего. Я буду предрекать будущее в меркантильных интересах, а еще водить за нос сильных мира сего. Разных там президентов, королей и генсеков миллиардерами.

— А что? Лично мне это по душе, — заявил Кайман, после чего светлячок, прочертив дугу, исчез. Словно его и не было.

Ну а потом мы отправились спать. Утро вечера мудренее.

Поскольку побывать в Калькутте и не посмотреть «Жемчужину Востока» мог только сумасшедший, к которым я пока себя не относил, весь следующий день (это было воскресенье) приятель знакомил меня с городом.

Он был из тех, которые потрясают и очаровывают одновременно. Интеллектуальная и культурная столица Индии являла миру известных поэтов, писателей и лауреатов Нобелевской премии. Десятки мест в ней представляли бенгальский танец, поэзию, искусство и кино. При этом третий по величине город страны, уже давно ассоциировал с образами человеческих страданий для жителей Запада.

Крайняя нищета тесно соседствовала с монументами британской колониальной архитектуры, подавляющее большинство которых находилось в плачевном состоянии. После потери статуса политехнического центра Индии в начале века, болезненного раздела страны в 1947-м и потока беженцев в результате индо-пакистанской войны, Калькутта стала синонимом упадка и бедности.

В истории редко случается, чтобы город так остро поносили и клеймили его знаменитые посетители.

Французский антрополог Клод Леви — Стросс как-то назвал Калькутту «местом всего, что стоит ненавидеть в мире». Американский кинорежиссер Вуди Аллен отметил: «здесь есть сто не внесенных в список заболеваний».

Лауреат Нобелевской премии по литературе Видиадхар Сураджпрасад Найпол заявил: «Я не знаю другого города, судьба которого была бы столь безнадежна».

Его немецкий коллега, также лауреат — Гюнтер Грасс, прожив в городе в течение нескольких месяцев, пошел еще дальше и придумал худшее оскорбление из всех: «Это куча мусора, выброшенная Богом».

И даже будущий премьер-министр Индии Раджив Ганди назвал Калькутту «умирающим городом», пожелав, что бы она просто исчезла с лица Земли.