Спустя минуту из боковой двери кабинета шурша длинными золотистыми одеяниями, появился лет пятидесяти человек. Невысокого роста, инфантильный и хрупкого телосложения.
Когда он подошел ближе, мы с Кайманом чуть поклонились, а затем я протянул иерарху пенал с письмом от его коллеги.
— Мы рады видеть гуру Уваату на Крыше мира, — бесцветным голосом произнес сановник, приняв холеной рукой пенал и осмотрев целостность печати. — К нам дошли вести о вас из королевства Громового Дракона.
— Хорошо отлажена у святых отцов связь, — подумал я. — Почти как в фильме «Праздник святого Иоргена».
Далее нам было предложено сесть (хозяин расположился в похожем на трон кресле напротив), после чего сделал знак секретарю. Тот, поклонившись, вышел.
— Что привело вас в нашу заоблачную страну? — продолжил иерарх с непроницаемым лицом. — Затерянную на краю света.
— Ее покой и близость к Великому Учителю, — возвел я к потолку глаза.
— В остальном мире все суета — сует, благонравно добавил Кайман строку из Экклезиаста[220].
— И чем вы намерены заниматься? — последовал очередной вопрос.
— Созерцать отсюда Мир. И сеять. Доброе, разумное, вечное.
— В какой форме?
— В той самой, о которой Вы вероятно слышали. Я — Гуру.
При этой фразе святоша пристально взглянул мне в глаза, а потом отвел их. Смутить бывшего контрразведчика и прокурора было сложно.
— Не иначе как от святости этих мест, — добавил я, плавно разведя руками, — во время утренней медитации мне явилось очередное откровение.
— Могу я узнать, какое? — насторожился лама.
— Через месяц в Таиланде произойдет небывалой силы наводнение, которое может принести неисчислимые жертвы.
— Как? Где? Откуда вам это известно? — болезненно сморщился иерарх в своем кресле.
— Я сказал, в Таиланде, — раздельно повторил я. — Оттуда (уставил вверх палец).
— А может вы ошибаетесь? — поерзал инфантил в кресле. — Это на самом деле случится?
— Торг здесь неуместен, — значительно изрек Кайман. Поджав губы.
— Если эта весть придет в Бангкок с Тибета, — добавил я, — это еще больше возвеличит его в глазах миллионов верующих. А теперь прошу простить. У нас дела, о Мудрейший.
Вслед за чем мы с вождем встали, оставив «земного бога» в растерянности и, откланявшись, вышли.
За дверью нас ждал секретарь (судя по виду, он подслушивал), проводивший гостей из дворца до поста охраны.
— Посмею спросить, где вы остановились, кущо-ла? — изобразив почтение на лице, поинтересовался на прощание чиновник.
— В караван-сарае, сын мой, — ответствовал я. — Оставайся с миром.
— Да, здорово, мы грузанули этого святошу, — рассмеялся Кайман, когда оставшись одни, мы спустились по бесчисленным ступеням в город.
Немного побродив по его улицам, кишевшим восточными народностями, зашли в китайский ресторан, где славно отобедали, заказав утку по — пекински, лапшу и рисовой водки «маотай», а затем отправились в караван-сарай с чувством выполненного долга.
Вечером же, как и ожидалось, нас навестил протеже хозяина, сообщив, что имеет предложить дом в пригороде, отвечающий самым изысканным запросам.
— Изыски, нам ни к чему — заявил Кайман. — Главное, чтобы он был уютным.
— Могу вас в этом заверить, кущо-ла, — приложил руки к груди посредник.
Посмотреть жилище мы отправились следующим днем, оседлав пони.
Старик, гундя что-то под нос, и время от времени кивая знакомым, следовал на своем муле впереди, а мы с Кайманом трусили за ним. С отрешенным видом.
Миновав оживленный центр, а потом восточные ворота, мы проследовали по мощеной дороге к синей ленте реки, где среди зеленых тополиных рощ, там и сям виднелись крыши нескольких строений.
— Не хилые мэны[221] тут живут, — сказал Кайман, когда мы миновали первые два, похожие на особняки «новых русских».
— Известно, не пролетариат, — согласился я. — Буржуи.
Между тем старик остановил своего одра[222] у третьего, окруженного высокой каменной стеной, и постучал в глухие, закрытые ворота, рукояткой плети.
Нас по — видимому ждали, поскольку внутри загремел запор, и в них отворилась калитка.
Спешившись, мы привязали животных к бронзовому кольцу, вмурованному в стену, и прошли вслед за посредником во двор, где были встречены упитанным, средних лет мужчиной.
— Гун-ган сан, уважаемые ламы — поприветствовал он нас по — тибетски. — Я хозяин усадьбы. Она перед вами.
— Да, — сказал на пираха Кайман, взирая на дом. — Это явно не та хижина, что была у меня на Ориноко.
Строение, площадью в сотню квадратов, было двухэтажным. Первый, с высоким крыльцом — черного тесаного гранита, а второй из розоватой лиственницы. С плоской в этих местах крышей, украшенной по фронтону расписным фризом, шестью прямоугольными окнами вверху, а также вычурной террасой по периметру.
К нему примыкал просторный, выложенный светлыми плитами двор с колодцем, в дальнем конце которого имелась каменная постройка, а за ней виднелся цветущий сад, откуда легкий ветерок доносил тонкие ароматы.
Для начала хозяин показал нам дом, состоящий из кухни с обеденным залом, четырех комнат и домашней часовни, оборудованный подвалом, а затем постройку во дворе, оказавшейся конюшней.
После мы прошли в сад, состоявший из вишневых с яблоневыми деревьев, в центре которого, у небольшого пруда имелась ажурная деревянная беседка, а в тыльную часть окружавшей усадьбу стены, была врезана дубовая калитка.
За ней тянулся речной берег где блестела водная гладь Кьи Чу, а за рекой туманились горы.
Место и сам дом покупателям весьма понравились, о чем мы сообщили хозяину, вслед за чем перешли к торгу.
Он запросил цену в юанях, равную тридцати тысячам долларов, что нас вполне устроило. После чего стороны, ударив по рукам, на автомобиле хозяина, стоявшем в конюшне (им оказался советский УАЗ) отправились в столичный банк, где у лам, как известно, имелся валютный счет. В двенадцать с половиной миллионов фунтов стерлингов.
Там сняв необходимую сумму, при участии нотариуса оформили купчую. С соблюдением всех китайских законов и формальностей.
После мы вернулись назад, где мужчина передал новым хозяевам ключи от дома, распрощался и убыл.
— Достойный и уважаемый человек, — завистливо сказал ему вслед старик-посредник. — Окружной сборщик налогов. Переведен в Чунцин. На повышение.
Затем уехал и старик, получив свой процент за услугу, и мы остались одни. Полновластными хозяевами усадьбы.
Не откладывая в долгий ящик, решили переселяться. Очень уж хотелось почувствовать домашний уют и, как говорят, расслабиться.
Посоветовавшись, мы решили, что вождь для начала отправится в караван-сарай, дабы вместе с Сунлинем доставить сюда на животных наш скарб, а я пока прикину, что следует купить в дом, бывший совсем пустым, и где что оборудовать.
Спустя час маленький караван въехал во двор, мы развьючили его и определили животных в конюшню. Насыпав им в кормушки овса из остатков дорожного запаса.
— А это нам, — открыл крышку на плетеной корзине Кайман. — Прикупили по дороге. Внутри было жареное горячее мясо, сыр с зеленью, несколько пышных лепешек и бутыль китайского маотая.
Чуть позже, расположившись в беседке за низким столом, мы обмывали покупку. Неспешно чередовались тосты, велся душевный разговор, в воздухе кружились лепестки вишни. Почти как на нашей далекой родине.
Все последующие дни прошли в хлопотах и обустройстве.
Мы с Кайманом закупали в городе все по хозяйственной части, Сунлинь руководил нанятыми уборщицей и двумя плотниками.
Женщина прилежно вымыла дом, куда потом грузчики занесли и расставили мебельные с кухонным гарнитуры, а к ним японские холодильник с телевизором; мастеровые оборудовали конюшню денниками[223] для лошадей с яком, после чего занялись сооружением небольшого причала на берегу за домом.
Нам с Кайманом хотелось иметь хорошее плавсредство для путешествий по воде. Как когда-то на Ориноко.
Протекавшая за усадьбой река, как я уже упоминал, была притоком Брахмапутры. Та же, рождаясь в Гималаях, несла свои воды через Китай с Индией и Бангладеш, впадая в Бенгальский залив Индийского океана.
К очередному воскресенью обустройство было завершено: жилье имело необходимый комфорт, животные хрупали овес в новых кормушках, а у свайного причала покачивался небольшой, но мощный глиссер.
Его мы заказали в одной из китайских торговых фирм, и товар был незамедлительно доставлен.
Последним штрихом было оборудование домашней часовни — непременного атрибута всякого дома в Тибете, где в окружении прочих культовых предметов, мы водрузили статую Будды из слоновьей кости. Он был перевоплощением девятого уровня, именовался «Будда Майтрейя» (в простонародье — Хотей) и олицетворял счастье, богатство, веселье и благополучие.
Что было нам с Кайманом по душе. А также по карману.
Воскурив перед божеством благовония и вознеся молитвы, мы тоже, вроде как ознаменовали свое перевоплощение. Из монахов странствующих, в оседлых.
Когда же небесное светило окрасило пурпуром горную цепь за засыпающей рекою, а в бамбуковой роще на дальнем берегу защелкал соловей, мы с вождем и Сунлинь снова сидели в беседке на ковре, отмечая новоселье.
Китаец приготовил отличный ужин, которому мы отдавали дань, смакуя французский «Мартель», специально купленный для такого случая.
Трели соловья вкупе с благородным напитком вскоре породили ностальгию, а когда он умолк, Кайман предложил, — давай споем. Душа просит.
— Можно, — согласился я. — Тунчжи[224] (обратился к Сунлиню). — Тащи гитару.
Парень замелькал пятками к дому.
— Что будем петь? — когда тот вернулся с инструментом, — спросил я у приятеля.
— О таком вот вечере, — показал он рукой в сторону все еще осененных последними красками заката гор. — И о нас. Дай я тебя поцелую, рэволюционер, — чмокнул в щеку сына Поднебесной.