Он застал гостей. Они сидели на нарах перед потухшим гором. Окинь в дальнем углу керки шепталась с Ветой.
Старый Сюзь сел на нары, рядом с Кондратием Русом, и вздохнул:
— О, хо! Лося уже мне не умаять.
Рус понял его, покачал головой и сказал, что старость не весна, ей один леший радуется.
Старый Сюзь улыбнулся. У Кондратия Руса свои слова, у него свои, а жизнь у обоих одна и старость одна. Рус выходит косить, и он выходит косить. Он знает, и Рус знает — не бросишь в землю ячмень-зерно, хлеб не вырастет…
Подошла старая Окинь. Она напоила гостей вересковым сюром и сказала:
— Рус пришел покупать невесту.
Старый Сюзь велел ей привести внучку. Окинь ушла, связала лыком Вете руки и вывела ее, как телушку, на середину керки.
— Гляди! — сказал старый Сюзь гостю. — Хорошая девка. Твоему парню жена, тебе работница.
Гость спросил — зачем у Веты берестяной обруч на голове.
— По обычаю отцов, Рус. Невесты носят…
Кондратий Рус разглядывал девку и молчал.
Парень его посмеивался. «Радуется, теленок», — подумал старый Сюзь, не сердясь.
— Вету знаем, — сказал гость. — Бывала она у нас. Говори, какая цена головы, юр-дон, по вашему… Даром ведь не отдашь внучку.
Старый Сюзь назвал цену головы — два мешка ячменя, и стал уговаривать Руса, чтобы он уводил Вету скорей в свое гнездо, не ждал осени.