Чтобы написать такое стихотворение, нужно было хорошо знать деревню, не раз наблюдать подобные картины. Жадовская жила не в роскошных усадьбах, отгороженных парками от серых деревень с соломенными крышами, а в соседстве с этими бедняками. После ее смерти односельчане долго будут вспоминать маленькую худенькую женщину в неизменной складчатой блузе, накинутой на плечи и скрывавшей руки. Они не забудут ее участие и помощь.

В цикле стихов 1847–1856 годов встречаются такие, которые говорят, что поэтесса достаточно хорошо знает цену людям. Она без раздумий становится на сторону угнетенных и борцов за правду, призывает хранить чистоту помыслов. Такие стихи называли тогда «гражданскими»:

Ее стих становится более совершенным, плавным, упругим. Перед нами словно бы акварельные пейзажи Ярославля тех лет. Вот раннее утро:

Но еще больше удаются Жадовской зарисовки скучных долгих вечеров. В стихотворении, которое так и называется «Скучный вечер», есть строки превосходные. Мы словно смотрим из темного окна на улицу. В доме мертвая тишина, приказ отца-старика выполняется неукоснительно. Работать, читать запрещено. Эх, хоть бы песня раздалась!

Но наконец этот тягостный мрак рассеивается. Ибо возникает то, к чему жадно рвется душа.

Последние две строки особо хороши. Они создают живой зрительный образ.

Очень высоко ценил поэзию Жадовской Н. А. Добролюбов. Он писал в 6-й книге журнала «Современник» за 1858 год, что стихи ее «не имеют внешних достоинств, резко бросающихся в глаза. Но мы, нимало не задумываясь, решаемся причислить книжку ее стихотворений к лучшим явлениям нашей поэтической литературы последнего времени… Задушевность, полная искренность чувства и спокойная простота его выражения — вот главные достоинства стихотворений г-жи Жадовской».

Статья эта появилась без подписи автора, и лишь в 1862 году, уже после смерти Добролюбова, когда вышли его «Сочинения», Жадовская могла узнать, кто же так тепло отозвался о ее творчестве.

В этой статье Добролюбов приводил множество понравившихся ему стихотворений, а среди них ее «стихи сердца», такие, как «Не зови меня бесстрастной», «Никто из нас, никто не виноват». Но, конечно, он отдал предпочтение ее стихам гражданским — «Грустная картина», «Не святотатствуй, не греши». В частности, он целиком приводит стихотворение-исповедь Жадовской.

Добролюбов писал, что если приятно восхищаться бархатом лугов и запахом черемухи младой, если весело отдыхать под липою густою, и смотреть, как облаками раскрасилась даль, или стоять неподвижно, в далекие звезды вглядясь, то отчего же не столь же хорошо прислушаться к внутренним движениям собственной души, передавать субъективную жизнь своего сердца? «Вам могут нравиться пейзажи, но это не мешает мне любить жанристов или портретную живопись. Что же касается до того, что талант г-жи Жадовской не в пейзажах — это, мы полагаем, успели уже заметить читатели даже из тех выписок, которые мы привели.

Но ведь у Жадовской много пейзажей, картин природы, не так ли? Конечно, так. И вот что говорил Добролюбов по этому поводу: „Любовь к природе, наслаждения красотами ее вовсе не чужды таланту г-жи Жадовской. Но, если так можно выразиться, природа служит для нее только средством для возбуждения тех или других мыслей и воспоминаний. Возьмите любое стихотворение, — в каждом вы это заметите“.

И вновь цитирует Добролюбов ее стихотворения, и вновь убеждается читатель, что действительно природа для Жадовской почти всегда служила лишь поводом передать свои мысли и чувства, а зачастую и думы о судьбе народа. Вот почему заканчивает он свою статью двумя самыми лучшими ее стихотворениями „Грустная картина“ и „Нива моя, нива“».

Если бы Жадовская написала только одну «Ниву», то уже это стихотворение вошло бы в хрестоматии. Составители их не всегда могли и не всегда решались включать безотрадно-обнаженную «Грустную картину», но «Нива» проходила. Между тем в этом стихотворении звучит такое страстное упование крестьянина на урожай, такая любовь его к земле, зависимость от нее, что внутренняя социальная «подкладка» произведения каждому ясна. «Нива моя, нива» стало классическим произведением русской поэзии, и кто не знает великолепных строк его:

…В 1860 году слабое от природы здоровье Юлии Валерьяновны расстроилось настолько, что по требованию врачей она едет на курорт Гапсаль (нынешний Хаапсалу в Эстонии). Здесь она познакомилась с Николаем Алексеевичем Некрасовым, которому еще раньше посвятила свое произведение: «Стих твой звучит непритворным страданием». Сохранились воспоминания, что поэт отнесся к Жадовской «с сочувствием». Там же, в Гапсале, она встретилась со старым доктором, давним знакомым Карлом Богдановичем Севеном. Он сделал ей предложение. Жадовская приняла его, чтобы избавиться от тирании отца.

По возвращении в Ярославль она перестала писать стихи. А ее рассказы и повести («Женская история», «Отсталая» и др.), хотя и передают черты времени, отражают в какой-то степени революционно-демократические идеи 60-х годов, ратуют за освобождение женщины, по художественным качествам не могут идти в сравнение со стихами.

Что же с ней случилось, почему перестала она писать? По этому поводу были разные суждения (болезнь; наступившее якобы господство других направлений в литературе и т. п.). Думается, что дело здесь в ином. Стихи Жадовской как бы поглотила могучая поэзия Некрасова, писавшего, по существу, на те же темы, но несравнимо глубже. Его «муза гнева и печали» звучала столь громко, что голос Жадовской стал почти не слышен. Так, по крайней мере, казалось ей. Сама она, явившаяся до известной степени предшественницей Некрасова, горячо приветствовала появление его поэзии.

Однако несколько ее стихотворений, как уже говорилось, навсегда остались в отечественной литературе. Это и «Нива», и «Грустная картина», да и некоторые «интимные» стихи: «Я все еще его, безумная, люблю», «Ты скоро меня позабудешь» и другие. Последние два стихотворения стали широко известны — первое переложил на музыку Даргомыжский, второе — Глинка. Через всю жизнь пронесла Жадовская свою неудавшуюся любовь к Перевлесскому, и она наполняла и ее стихи, и ее прозу.

Юлия Валерьяновна умерла 23 июля 1883 года в усадьбе Толстиково Буйского уезда и похоронена в селе Воскресенье при большом стечении искренне скорбевших местных жителей.