— Благодарю, мисс. Зашифруйте и…

Снова вспыхнула контрольная лампочка, зазвонил телефон.

Черчилль сам взял трубку. Звонил начальник генерального штаба сухопутных войск фельдмаршал Брук. Он доложил об успешных действиях советских войск по ликвидации немецкой танковой группировки в Померании и о сосредоточении огромных сил Советской Армии на берлинском направлении.

Закончив разговор с фельдмаршалом, премьер-министр велел стенографистке:

— Еще маленькую телеграмму, мисс Менсфилд.

— Слушаю, сэр.

— Европейский фронт. Ставка главнокомандующего. Фельдмаршалу Монтгомери. Предлагаю тщательно собирать немецкое трофейное оружие и складывать в соответствующих местах, чтобы легко можно было снова раздать его немецким солдатам, с которыми, возможно, придется сотрудничать, если советское наступление будет продолжаться дальше. Записали?

— Да, сэр.

— Плохие новости, мисс Менсфилд.

— Лондон торжествует, сэр. Скоро конец войне.

«В чью пользу будет этот конец? — думал лорд Черчилль. — Трудновато будет нам с Рузвельтом за круглым столом переговоров после такого триумфа красных. Но я не отступлю уже ни на дюйм!»

Дальновидный политик и дипломат Черчилль даже в мыслях не допускал, что на следующей встрече «большой тройки» он будет играть второстепенную роль, а Рузвельта и вовсе уже не будет в живых. Он не мог предположить, что Англию будет представлять лидер лейбористов Клемент Эттли, а Америку — Гарри Трумэн.

Однако сегодня Черчилль держал власть в своих руках, знал ей цену, упивался ею.

— Помолитесь в душе, мисс Менсфилд, чтобы сбылось желанное.

Черчилль имел в виду поверженный Берлин и над ним два дружественных флага: британский «Юнион Джек» и американские «старз энд страйпс», а в меди армейских оркестров — памятное еще с времен военной академии в Сандхерсте: «Вперед, воины Христовы!» Неужели этого не будет?

— Помолитесь, мисс Менсфилд.

— Да, сэр. Слушаюсь, сэр. Мне можно идти?

— Идите, милая Мэри Менсфилд. И да будет с вами всегда та высочайшая сила, которая сотворила мир и управляет им.

Девушка осторожно, будто по мелкой воде, ступала по ковру своими стройными ногами. А лорд Уинстон тихо напевал строчки из излюбленного церковного гимна «Боже, наш спаситель в прошлые века!» Этот гимн четыреста лет назад пели железные всадники Оливера Кромвеля, провожая в могилу тело его двоюродного брата и ближайшего друга — храброго Джона Хампдена…

Все дороги между Одером и Нейсе запружены боевой техникой. Фронт подтягивал силы для последнего, завершающего удара.

Бригада Березовского до вечера должна была прибыть в район Западной Нейсе, Выполнение плана передислокации усложнялось перегрузкой дорог: машины — гусеничные и колесные — продвигались со скоростью пешехода. Даже юркий виллис комбрига еле-еле делал тридцать — сорок километров в час.

Иван Гаврилович приказал шоферу свернуть на боковую дорогу, надеясь, что в объезд он снова попадет на автостраду.

Колеса виллиса закрутились быстрее, стрелка спидометра показывала семьдесят миль. Вскоре проскочили мимо столбика с надписью: Шулленбург. Невольно вспомнилось, что так звали немецкого посла в Москве, который известил о начале войны…

Вдруг Иван Гаврилович чуть было не вскрикнул от радости. Навстречу им шло четверо девчат-полонянок. А среди них… нет, это была не Настя Березовская и не Валентина Шевчук.

— Оксана! — воскликнул комбриг, дав знак водителю остановить машину.

Да, он не ошибся. Перед ним стояла девушка из его родного села Озерцы Оксана Булах, самая близкая подруга Насти. Девушка всплеснула руками и бросилась к нему.

— Иван Гаврилович!.. Ой боже!.. Неужели?..

— Да, да, это я. Здравствуй, Оксана! Скажи мне правду: Настя жива?

— Жива, Иван Гаврилович. Здесь она, в Шулленбурге.

«Наконец-то! Сколько дней… сколько километров… уже утратил всякую надежду…» А вслух:

— Садись же, показывай!

— Можно и пешком, здесь близко, — и к подругам. — Я возвращаюсь, девчата. Ауфвидерзеен!

— Куда нам?

— К Кугелю. Вон там, видите, дуб у ворот, — показала Оксана на высокое ветвистое дерево.

— Гони туда, — приказал Березовский шоферу, соскочив на землю. — Рассказывай же, — торопил он Оксану.

— А что рассказывать? Согнали нас, как стадо овец, постригли наголо. Вот, видите? — смахнула с головы платок, открыла мальчишеский ежик. — Потом в запломбированных вагонах кого куда… Мы с Настей и еще несколько озерянских попали прямо сюда, на станцию, а дальше — под плети бауэра.

— Били?

— Не спрашивайте об этом. Никогда не спрашивайте. Ни у меня, ни у Насти. Ведь все это миновало, правда?

— Ужели не веришь?

— Верю, но и побаиваюсь. Не будут ли упрекать дома?

— За что?

— За слезы, за муки… Разве дуракам законы писаны?

— Это верно. Однако после войны… После такой войны…

Березовский задумался, не закончив фразы. Разве после войны люди превратятся в ангелов? Вероятно, по всякому будет… И спросил наугад, потому что прямо не решался:

— Кто еще из озерянских здесь?

— Немного, — Оксана перечислила нескольких девчат из разных уголков села, однако Валентины Шевчук не назвала. А красавец-дуб уже шелестел над ними.

— Вот мы и пришли.

Подворье богатого бауэра. Могучее дерево у ворот, словно вывеска, свидетельствует о древности и солидности этого рода. Невысокий, приземистый и продолговатый дом в несколько комнат. И просторная рига. И конюшня. И хлев. Достаток! Здесь из года в год гнули спину батраки, а во время войны их заменили полонянки.

В хлеву ревут голодные, недоенные коровы. Им откликаются коровы из соседних усадеб. Полонянки единодушно заявили: «Пропадите вы пропадом!» И перестали разносить корм, забросили куда-то подойники. Нужно было бы хозяевам самим позаботиться о своих коровках, но они почему-то не торопятся. С тревогой ждут чего-то…

Вчерашний хозяин Насти герр Леопольд Кугель, изрядно выпив, слоняется по подворью, подбирая какие-то вещички. Возле риги ржавеет недействующий привод, лишь следы от конских копыт, будто иероглифы, на утоптанном кругу. Коней тоже проглотила тотальная мобилизация. Из дома доносится веселый гомон девушек и парней, а с кухни вкусно пахнет жареной гусятиной.

Леопольд Кугель горько улыбается:

— Дас ист аусганг. Шлюсс, пан, шлюсс.

Тут еще ощущается влияние польского языка и заметно стремление хозяина выдать себя за поляка или полуполяка. Оксана спросила о Насте. Кугель поднял глаза на полковника, догадываясь, видимо, что перед ним Настин родственник. На потном лице бауэра мелькнула еще более подобострастная улыбка.

Оксана метнулась в дом, и вот уже…

— Ваня! Братик!..

Сестра бросилась ему в объятия.

А может, это просто кошмарный сон? Годами думал о ней. Выглядывал. Искал. И вот, найдя, теряешь снова…

Настя играет свадьбу. Странную, непривычную…

Рядом с нею сидит ее суженый — высоченный светловолосый Гуго Граафланд. Обычная история: встретились на чужбине, в горьком, подневольном труде сдружились, полюбили друг друга. И счастливая развязка — оформили брак у пастора местной лютеранской кирхи, уезжают к молодому на его родину.

На его родину!.. В страну тюльпанов, в королевство Голландия или Нидерланды…

Есть такая маленькая держава в Европе на берегу Северного моря, отгородившаяся от него каменными дамбами. А на бывшем морском дне — плантации красных, розовых, оранжевых, желтых тюльпанов. Цветы и молочные изделия — основные статьи экспорта этой страны. Сейчас дамбы, кажется, разрушены, часть Голландии залита водой. Но плотины можно восстановить. Люди там трудолюбивые, почва плодородная. Но какая же все-таки это далекая, какая недостижимая чужбина!

Ох, война, война, распроклятая война!..

А Настя, чернявая девчонка, не очень и красивая (у девушки большой, мясистый, как у всех Березовских, нос), прижимается к похожему на белоперого гуся Гуго, будто ничего больше ей не нужно. Любовь!.. И возражать ни к чему, и примириться невозможно. Как они, черт возьми, нашли общий язык, как они между собой разговаривают? Прислушался: по-немецки…