Лукас пытался, но не мог заслониться от картинок, бомбардирующих его как пули из пневматического пистолета. Боль в ее глазах. Тихая мольба. Гнев. Любовь? Он потер лоб ребром ладони. Если бы в ней была, хоть капля любви к нему, он бы покончил со своей всепоглощающей жаждой мести.

Ведь она действительно поглотила.

Его детство. Его мировоззрение. Его честность.

Его брак.

Женщину, которую он любил.

Он поставил стакан, издавший громкий звук, на стол и потер ладонями свое лицо, царапаясь об отросшую щетину.

Так это были семена любви, посаженные, когда она поцеловала его шрам, выслушала его ужасную историю и приняла ее, так свободно и не протестуя, отдала ему свое тело — то, что пугало его до чертиков.

Сукин сын. Как он мог быть таким дураком?

Одержимый своей местью, он лгал ей, предал ее. Страшась закончить как отец — слабым и разбитым любовью — он оттолкнул ее, отказался от нее. Ослепленный собственной виной и скорбью, он сорвался, ища, кого бы обвинить, а в процессе разрушил ее доверие.

И все это время он упускал одну важную, кричащую, очевидную истину.

Он и Сидней не были его родителями. Она не была эгоистичной и нарциссичной, заботящейся лишь о собственном удовольствии и желаниях. Он не был своим отцом, нуждающимся, побежденным, тоже эгоистичным, так что он бросил единственного человека, который нуждался в нем больше всего. Он не мог представить себе, как причинил такие страдания кому-то, кого любит — и не мог представить, чтобы Сидней позволяла этой трясине затянуть его, она делала его сильнее. Мудрее. Лучше.

И он не хотел проводить еще один день без нее.

Он поднялся со стула и обогнул стол, его мозг кипел.

— Самое время, — просиял Эйдан, тоже поднимаясь из своего кресла. — Что ты будешь делать?

— Искать свою жену.

— С возвращением, Люк! — Эйдан хлопнул его по плечу. — Но могу я дать один совет?

— Что еще? — Лукас прошел мимо него, устремляясь к двери.

— Сначала помойся.