5

— Мужик-кремень! — похвалил Фэлко, как только Делл вырубил переговорник.

— Красиво сработано, майор! — согласился чернокожий вьетнамский ветеран.

Его интонация была спокойнее — не такая восторженная, как у Фэлко, ибо он просто выражал свое мнение профессионала о другом профессионале. Виллибой Пауэлл так просто не раздавал комплименты, да и прочее тоже.

Встревоженные глазки Шонбахера бегали туда-сюда, выказывая затаенный страх, все еще сверкавший в его взгляде, точно дуга накаливания электрической лампочки. Совсем иные чувства выражали глаза Хокси: безмятежное просветление.

— Божья воля, — вздохнул он.

Делл кивнул.

— Не сомневаюсь, что так оно и есть, — ответил он, — но мне помог и этот календарь на стене.

— Так, значит, ты не в небо пальцем ткнул? — осторожно спросил Фэлко.

— Нет, как только я заметил календарь. Когда я взглянул на календарь и увидел, что сегодня начинается третья неделя месяца, я понял, что он у меня в кармане. В САК иногда пользуются паролями, состоящими из трех слов, но лишь в первую половину каждого месяца. Только не спрашивайте почему. Какой-то умник, изобретающий системы безопасности, придумал этот трюк несколько лет назад.

С этими словами он поднял руку вверх и растопырил четыре пальца.

— Четыре минуты! — провозгласил он доверительным настойчивым тоном футбольного тренера, который дает последние ЦУ своей команде, выигрывающей после первого тайма двадцать очков. — Четыре минуты, то есть двести сорок секунд, — и мы на месте. А как только мы окажемся внутри и я отключу сигнализацию, считайте — дело в шляпе!

Генералы — все эти обремененные властью хладнокровные, деловитые мужчины со звездами на погонах, которые со столь авторитетным видом выступают перед сенаторами и телекамерами, — ни за что бы ему не поверили. Конечно, можно случайно потерять водородную бомбу где-то в Испании, можно по ошибке отравить нервно-паралитическим газом 6000 овец в Юте, но никому никогда не удалось бы захватить подземную капсулу с ракетами «минитмен».

— Внутри мы будем в полной безопасности, — уверил сообщников Делл.

Все смотрели на него с надеждой и удивлением.

— А как там… внутри? — наконец осмелился спросить Шонбахер.

— Потрясающе! Ни загрязненности воздуха, ни снующих толп людей, ни повышенного шума, ни этих вечных коммивояжеров, ни рекламных листовок, ни демонстраций протеста, ни взломщиков и хулиганов. Там даже вредоносных бактерий нет. Царство закона и порядка, и кругом все чисто, как исподнее Дорис Дей, — словом, американская мечта, воплощенная в жизнь!

— Но и телок тоже нет! — сокрушенно заметил Фэлко.

— Когда про нас будут снимать кино, сценарист обязательно сунет пару телок — это уж точно! — мечтательно отозвался чернокожий громила.

Это была заманчивая перспектива.

— Я хочу, чтобы меня играл Дин Мартин, — требовательно произнес Фэлко.

— Считай, что контракт уже подписан! — заверил его Пауэлл.

— Взгляни на это дело вот с какой стороны, Жеребчик, — посоветовал бывший офицер САК. — Телок нет, но ведь нет и полиции, нет дорожных кордонов, нет вертолетов, которые охотятся за тобой, точно за диким зверем. Это же идеальное убежище, но даже если бы оно и не было таким идеальным, все равно в этих чертовых прериях нам больше некуда сунуться.

Пауэлл вздохнул.

— Там будет тихо и покойно, во всяком случае, и это хорошо, потому как я притомился — притомился от этих бегов.

— Даю тебе слово бывшего офицера и бывшего джентльмена, — поклялся Делл, — что, как только за нами закроется эта восьмитонная дверь, всем нашим бедам конец. Больше потеть не придется. Как только я отключу цепь блокировки и сделаю один звоночек по телефону, потеть и бегать будут они. Толстяки на самом верху, которые витают так высоко, что о нас они и слыхом не слыхивали, а если бы и слыхивали, то плевать на нас хотели.

В его словах слышалась та особая горечь человека, который упорно лез на самый верх, кто ощущал себя частью системы, но был предан-изгнан-вышвырнут ею. Хокси тоже что-то говорил, во всяком случае его тонкие губы шевелились, пока он произносил, вероятно, какую-то праведную молитву. Какая забавная нестыковка, подумал Делл, — этот псих почти что постоянно находился в контакте со своим Господом, в то время как психически здоровые люди — респектабельные, рассудительные присяжные, вынесшие ему смертный приговор, — довольствовались тем, что общались со своим божеством лишь раз в неделю. В воскресенье — ибо сегодня было воскресенье — они надевали чистые костюмы и молились за снижение налогов и за подавление студенческих беспорядков. «Невероятный» налет на Пёрл-Харбор, размышлял Делл, случился тоже в воскресенье.

Времени больше не было.

— Пошли! — приказал он.

Они последовали за ним мимо раскрытой двери в кладовку, где лежали связанные повара и молча наблюдали за происходящим. Проходя мимо пленников, Фэлко подмигнул им, а «Дьякон» Хокси неловко перекрестил их своим карабином. Пауэлл не сделал столь же колоритного жеста — он просто захлопнул на ходу дверь кладовки. Зеки пошли за Деллом в дверь, которая вела из дежурной части в коридор и, свернув за угол, увидели перед собой дверь-гармошку самого обычного грузового лифта. Лифт оказался куда меньше обычного, и пять налетчиков почувствовали себя крайне неуютно в тесной кабине, когда Делл закрыл металлическую дверь подъемника.

Вниз.

Медленно.

Как только лифт пополз вниз, бывший офицер разведки ВВС механически взглянул на часы — сверил время, как его учили. Этот компонент священного ритуала — как и прочие, очевидно, обладал некой особой магией и подобно сложной системе безопасности пусковых ракетных установок обеспечивал достижение совершенных результатов весьма несовершенными представителями рода человеческого.

Испорченными представителями — вроде тех, кто ехал в этом лифте, думал Делл.

Может быть, и не такими уж испорченными, но людьми, которые умели слушать и исполнять приказы, убивать и спасаться бегством, в зависимости от ситуации.

8.18.

Еще две минуты.

Когда лифт остановился на дне шахты, Делл вывел налетчиков в хорошо освещенное помещение, где вдоль одной стены выстроились зеленые металлические шкафы, в противоположной стене виднелась дверь, а на третьей стене висела пробковая доска для объявлений. Доска была испещрена ксерокопиями недавних приказов из штаба крыла. Был тут также и плакат САК, напоминавший личному составу о неотложной необходимости соблюдать строжайшие правила безопасности на ракетных базах, свято хранить секреты американского ракетно-ядерного оружия и объектов от… Там не говорилось, от кого именно, но на плакате это и не могло быть упомянуто, ибо враги нашего государства — любого государства — меняются год от года. Сейчас немцы и японцы были нашими друзьями, а русские и китайцы — врагами, а в книгах и кинофильмах апачи уже не изображались кровожадными дикарями, а молодые люди, выходцы из добропорядочных семей, осыпали полицейских нецензурной бранью, вместо того чтобы играть в теннис. Ни один из беглых зеков, конечно, ничего этого не произнес вслух, как, впрочем, ничего вообще не сказал. Они просто молча и с любопытством оглядывались, дожидаясь от Делла дальнейших указаний.

Он указал на серый телефон на стене, подошел к нему и поднял трубку.

— Кинкейд и Уиткин готовы войти в контрольно-пусковой центр, — сообщил он человеку, снявшему трубку в капсуле. — Еще сто две секунды? Вас понял. Стоим и ждем у двери.

Он повесил трубку, и зеки разом повернули головы к двери в дальнем углу помещения. Хотя она была похожа на корабельный люк, в действительности же эта прямоугольная металлическая плита представляла собой восьмитонную глыбу стали, не поддающейся никакому автогену. Она была сделана из того самого материала, который покрывает внешнюю поверхность стен банковских хранилищ, — выбор материала был продиктован тем соображением, что за этой дверью покоилось нечто более ценное, чем акции «Ксерокса», бабушкины брильянты или необлагаемые налогом муниципальные облигации. Внутри хранилось нечто столь драгоценное и всесильное, что было поистине бесценным, — десять маленьких красных кнопок и два уникальных ключика стоимостью, превышающей цену всего золота Форт-Нокса или авторских прав на телевизионный комедийный сериал. Они были бесценны, но тем не менее их не могли похитить или продать, ибо вне этого подземного редута они не представляли никакой ценности.