В данную минуту лицо ее было изжелта-бледным, как старая слоновая кость, и в этом лице не было ничего, что позволяло бы назвать его красивым, но думаю, что, если бы это лицо и было красивым, мое сердце все равно в этот момент не стало бы биться учащенно и проявлять другие давно забытые признаки эмоциональной жизни, сердце мое не знало их уже три года, долгих и пустых. Лицо Мэри Рутвен словно растаяло в тумане, а перед моим взором вдруг, снова возникли пламя камина и домашние туфли, и все, что стояло между нами, были 265 миллионов долларов и тот факт, что я единственный человек в мире, один вид которого заставил ее лишиться чувств от ужаса. Я попытался прогнать эти видения…

Она шевельнулась и открыла глаза. Я почувствовал, что прием, который я использовал с Кеннеди, сказав, что мой фонарик смонтирован вместе с пистолетом, имел бы в данном случае печальный результат. Поэтому я взял одну из беспомощных рук, бессильно лежавших на одеяле, и, склонившись над девушкой, сказал с мягким укором:

— Эх, вы, глупышка! Зачем же делать такие штучки! — Что подсказало мне правильный тон, я и сам не знаю. Может быть, удача, а может быть, инстинкт, а может быть, и то, и другое вместе. В ее широко раскрытых глазах больше не было страха, а только недоумение. Убийца с моей репутацией не станет брать вас за руку и говорить с вами ободряющим тоном. На такой тон способен отравитель, даже убийца из-за угла, но не тот, кто действует так прямо и открыто, как я.

— Надеюсь, вы больше не будете пытаться кричать? — спросил я.

— Нет… — Голос ее прозвучал хрипло. — Я… простите, но я так глупа.

— Пустяки, — сказал я. — А теперь давайте поговорим, если вы в состоянии. Мы обязательно должны поговорить, а времени у нас мало.

— Вы не могли бы включить свет? — попросила она.

— Нет. Свет будет пробиваться сквозь портьеры, а нам никакие гости не нужны…

— Там есть ставни, — прервала она меня. — Деревянные ставни на всех окнах.

Ничего себе Тэлбот Соколиный глаз! Я провел целый день, уставившись в окно, и даже не заметил, что на окнах — ставни!

Встав, я закрыл ставни, закрыл дверь в комнату Яблонски и включил свет. Она сидела на краю кровати, обхватив себя руками, как будто ей было холодно.

— Мне обидно за себя, — сказал я. — Вам достаточно было взглянуть на Яблонски один раз, чтобы увидеть или подумать, что он не негодяй. Но чем дольше вы смотрите на меня, тем больше убеждаетесь, что я убийца. — Она хотела что-то сказать, но я поднял руку. — Разумеется, у вас есть все основания для этого, но они не соответствуют истине. — Я приподнял рукой одну брючину и показал ей ногу, облаченную в элегантный носок бордового цвета. — Узнаете?

Она посмотрела на носок, потом подняла глаза на меня.

— Саймона… — прошептала она. — Это Саймона!

— Вашего шофера. — Мне не очень понравилось такое интимное обращение с его именем. — Он дал мне эти две вещи часа два назад. По доброй воле. Мне понадобилось всего пять минут, чтобы убедить его, что я — не убийца и далеко не тот, каким кажусь. Вы согласны мне дать столько же времени?

Она молча кивнула.

Мне не понадобилось и трех минут. То, что Кеннеди поверил мне, являлось для нее уже половиной доказательства моей невиновности. Я рассказал ей все, кроме гибели Яблонски — она еще не была готова к фактам такого рода.

Когда я кончил, она недоверчиво спросила:

— Так, значит, вы все это время о нас знали? И о папе, и обо мне, и обо всех наших треволнениях?

— Мы знали о вас уже несколько месяцев. Правда, не о том, что вас конкретно тревожит — вас и вашего отца. Все, что нам известно, это то, что генерал Блэр Рутвен не должен был бы быть замешан ни во что дурное. И не спрашивайте, кто такие «мы» и кто я сам. Я не люблю не отвечать на вопросы, а молчу просто ради вашего же блага. Чего боится ваш отец, Мэри?

— О, я не знаю… Я знаю только, что он боится Ройала, не…

— Он боится Ройала. Я боюсь Ройала. Мы все боимся Ройала. Готов поспорить, что Вайланд просто потчует его множеством всяких историй про Ройала, чтобы держать его в страхе и повиновении. Но дело не в этом… не только в этом. Он боится также и за вас, но, думаю, страх этот возник только тогда, когда он узнал, с какой шайкой связался. Когда узнал, что они представляют собой на самом деле. Думаю, что начал он все с открытыми глазами, преследуя свои интересы, но, видимо, не знал, во что все это выльется. Как давно ваш отец и Вайланд стали… ну, скажем, деловыми партнерами?

Она на мгновение задумалась, а потом сказала:

— Могу сказать совершенно точно. Это началось, когда мы поехали отдыхать в Вест-Индию на нашей яхте «Соблазнительница», — в апреле прошлого года. Мы были в Кингстауне, когда папа получил письмо от маминого адвоката. Он писал, что она хочет оформить развод. Возможно, вы об этом слышали, — с горечью добавила она. — В Северной Америке не было ни одной газеты, которая не писала бы об этом, а некоторые из них раздули это до скандальной истории.

— Вы хотите сказать, что до тех пор генерала считали образцовым гражданином своей страны, а его брак — идеальным семейным союзом?

— Да, что-то в этом роде, и они стали прекрасной мишенью для всей желтой прессы. Не знаю, что нашло на маму, — мы всегда так дружно жили. Но это только доказывает, что дети никогда не знают, что на самом деле происходит между родителями.

— Дети?

— Ну, я говорю в общем смысле. — По ее тону можно было понять, что она устала, подавлена и пала духом, да и выглядела она соответственно тому. Собственно говоря, так оно и должно было быть, иначе она не стала бы рассказывать об этом постороннему человеку. — Дело в том, что есть еще одна девочка, Джин, моя младшая сестра. Она моложе меня на десять лет. Папа женился поздно. Джин сейчас с матерью и, похоже, собирается с ней остаться. Юристы все это улаживают. Конечно, никакого развода не будет. — Мэри невесело улыбнулась. — Вы не знаете Рутвенов из Новой Англии, Тэлбот, но если бы вы их знали, то знали бы также, что существуют слова, которые отсутствуют в их лексиконе. К ним относится и слово «развод».

— Ваш отец делал какие-нибудь попытки к примирению?

— Он ездил к ней дважды. Но оба раза напрасно. Она не хочет… она не хочет даже видеть меня. Она куда-то уехала, и никто, кроме папы, точно не знает куда. Имея деньги, это нетрудно устроить. — Должно быть, напоминание о деньгах направило ее мысли в другую сторону, ибо, когда она снова заговорила, я услышал в ее голосе те 265 миллионов, которые имел ее отец, а в выражении ее лица снова увидел корабль «Мейфлауэр». — Только я не совсем понимаю, мистер Тэлбот, почему вдруг всех заинтересовали наши семейные дела?

— Я тоже не понимаю, — ответил я. — Возможно, я тоже читал эту желтую прессу. Меня все это интересует лишь постольку, поскольку в этом деле замешан Вайланд. Именно в эти дни он и появился на сцене?

— Приблизительно… На неделю-другую позже. Папа был очень подавлен и, вероятно, был рад любому предложению, лишь бы отвлечься от своих тайных мыслей и… и…

— И разумеется, его деловое чутье несколько притупилось. Хотя, откровенно говоря, и в обычной ситуации трудно было бы предположить, что тут кроется что-то нечистое, от фасона усов до манеры держаться — Вайланд воплощение преуспевающего промышленника. Он, видимо, прочел все книжки про Уолл-стрит, не пропустил ни одного субботнего похода в кино и усвоил все детали поведения. Полагаю, что Ройал появился несколько позже?

Она молча кивнула. Мне показалось, что она вот-вот расплачется. Вообще-то слезы могут тронуть мою душу, но только не тогда, когда я испытываю недостаток времени. А сейчас я остро чувствовал этот недостаток. Я выключил свет, подошел к окну, приоткрыл один ставень и посмотрел, что делается за окном. Ветер стал еще сильнее, дождь хлестал по стеклу, образуя быстро сбегающие струйки. Но самое главное заключалось в другом: ночная темнота начала сереть. На востоке занималась заря. Я закрыл ставень, снова включил свет и взглянул на поникшую от усталости девушку.

— Как вы думаете, они смогут сегодня вылететь на Икс-13?

— Наши вертолеты летают в любую погоду. — Она встрепенулась. — А кто вам сказал, что они сегодня полетят?