Члены французской группы Иностранной коллегии были расстреляны немедленно, буквально через несколько часов после ареста. Почему так торопились палачи? Что заставило их тайком глубокой ночью на окраине города свершить свою кровавую расправу?

Враг знал, что большевистские агитаторы прочными нитями связаны с рабочими коллективами одесских заводов и фабрик и солдатскими массами иностранных войск. Французское и белогвардейское командование боялось, что если утром рабочие и солдаты узнают об аресте Жанны Лябурб и других членов Иностранной коллегии, то они предпримут попытку их освободить. У них еще не изгладилось в памяти освобождение одесскими рабочими из тюрьмы политических заключенных по призыву Ивана Клименко.

О возможном освобождении в случае провала знали и руководители одесского подполья. Елин говорил своему брату Владимиру:

— Если меня арестуют, но не расстреляют в тот же день, французские матросы меня выручат.

Поспешность, с какой была учинена расправа над членами французской группы, объяснялась еще и тем, что французское командование и сам Гришин-Алмазов мало доверяли «добровольческим» офицерам и тюремному начальству, которые были чрезвычайно продажны. За деньги подпольному областкому нередко удавалось выкупать товарищей, схваченных контрразведкой.

Но главной причиной была шаткость положения оккупантов и их пособников, неуверенность в завтрашнем дне. Призрак восстания все время стоял перед глазами интервентов и белогвардейцев. 3 марта командующему «добровольческими» войсками генералу Деникину прислали из Одессы паническое донесение: «Получено непосредственное сведение о решении большевиков 4 марта объявить всеобщую забастовку и восстание». [121]

Возникает также вопрос, почему тела расстрелянных были брошены у кладбищенской стены?

Французское и белогвардейское командование всячески стремилось замести следы, снять с себя ответственность за расстрел. В буржуазных газетах появились сообщения, в которых говорилось, что убийцами являются уголовники, налетчики, а некоторые газеты писали, что расстрелянные — жертвы... большевиков. Чтобы ввести в заблуждение общественность, палачи с этой же целью прикрепили к телам убитый записки: «Неизвестные лица», хотя у всех арестованный были заранее отобраны документы.

Оккупанты рассчитывали, что, расстреляв большевиков и бросив их трупы на окраине города, они не только обезглавят большевистскую подпольную организацию, но и внесут чувство страха и растерянности в ее ряды, а сами уйдут от ответственности. Однако враги просчитались. Случайно остался в живых Стойко Ратков, рассказавший подробности кровавого злодеяния у кладбищенской стены. Этого никто не предполагал, ибо Бекир-Бек Масловский и его свирепая банда обычно «работали чисто» и потому особенно ценились Гришиным-Алмазовым.

В то время, когда белогвардейские и французские палачи расправлялись со своими жертвами — Жанной Лябурб, Жаком Елиным, Михаилом Штиливкером, Александром Винницким, Марией Лиман — невестой Елина, старухой Лейфман, ее тремя дочерьми, а также с их случайным посетителем В. Швецом, адъютант военного губернатора заносил в дневник запись о расстреле «11-ти», а не десяти. Белогвардейские осведомители, как и губернаторский адъютант, руководствовались «планом», заранее разработанным их начальством, и потому в своих донесениях, посланных в ставку на второй день, тоже сообщили о «расстреле 11-ти».

Все одесские буржуазные газеты, которые сообщали о расстреле группы работников Иностранной коллегии, вначале также писали, что было обнаружено 11 трупов. Это говорит о том, что редакции получили от властей заранее подготовленную информацию. Только в последующие дни начали писать, что трупов было не одиннадцать, а десять.

Одиннадцатой жертвой должен был стать Стойко Ратков.

Однако эта «ошибка» имела свои дальнейшие последствия. Дело в том, что количество расстрелянных уточнили лишь немногие газеты, и потому население города по-прежнему было уверено, что погибло 11 человек. Это привело к тому, что зверское убийство членов Иностранной коллегии вошло в историю, как «расстрел 11-ти». Так оно ошибочно именуется в ряде документов и воспоминаний участников одесского подполья, которые писались ими не по свежим следам событий, а по прошествии ряда лет.