Начался допрос. Вел его сам шеф контрразведки, пожилой французский полковник аристократического вида. Полковник задавал вопросы по-французски, а помогавшая ему неизвестная белокурая женщина, невысокого роста переводила отдельные фразы по-русски. Стойко Ратков, не владевший французским языком, мог судить о содержании допроса по этим ее репликам. Контрразведчики хотели добиться от арестованных сведений о подпольной типографии, выпытать, кто руководит одесским подпольем, где собираются большевики. За признание обещали свободу, деньги, беспрепятственный выезд за границу.

Первым взяли на допрос Елина. От него потребовали назвать фамилии работников, которые занимаются пропагандой среди французских солдат и остались еще на свободе. Елин отрицал свою причастность к подпольщикам, притворился, что совершенно не знает французского языка. Тогда белокурая дама, проявлявшая при допросе особый цинизм и жестокость, в бессильной злобе ударила его рукояткой револьвера по голове. Весь в крови Жак упал без сознания на пол, и лишь тогда его вынесли в соседнюю комнату и оставили на время в покое.

Затем допрашивали Штиливкера и Винницкого. Их зверски избили. Михаилу рукояткой револьвера выбили глаз, свалили на пол, били ногами в живот. Варварским истязаниям подвергли Александра Винницкого.

— За что бьете? — спросил Стойко Ратков находившегося в комнате полковника «Добровольческой» армии.

— Спрашивай французов. Они здесь распоряжаются,— ухмыляясь, ответил тот.

Настала очередь Раткову идти на допрос. Еще ни о чем не спрашивая, французский офицер дважды ударил его по лицу, потом еще и еще. Захваченный вместе со всеми гость квартирной хозяйки Л. Швец попытался обратиться к полковнику, доказать свою полную непричастность к делу, но его никто не слушал. Молодчики из контрразведки набросились на него и вмиг раскровавили лицо.

Покамест «допрашивали» мужчин, группа офицеров отвела в смежные комнаты арестованных девушек — троих сестер и Марию Лиман, и вскоре оттуда раздались душераздирающие крики.

Мужественно вела себя на допросе Жанна Лябурб. Полковник то обещал ей сохранить жизнь, то подвергал побоям, то снова начинал увещевать, но Жанна, назвав себя подданной Французской республики, наотрез отказалась даже сообщить свое настоящее имя.

До поздней ночи длилась экзекуция, однако никто из подпольщиков ни в чем не сознался, ни единым словом не выдал большевистскую организацию. Ничего не добившись, контрразведчики вывели 11 арестованных во двор, посадили на два автомобиля и повезли в неизвестном направлении по темным, тревожным улицам города. В числе конвоиров вместе с «добровольцами» находилось четверо французских офицеров.

Арестованные ехали молча. Каждый думал свою невеселую думу. У всех была одна мысль: хоть бы не расстреляли «при попытке к бегству», а доставили в тюрьму. Товарищи наверняка выручат. Может, попытаться бежать сейчас? Безнадежно, охрана слишком велика! Михаил Штиливкер попробовал только приподняться, но конвойный тотчас обрушился на него прикладом винтовки и перебил ногу.

Когда автомобили выехали на загороднюю дорогу, которая вела к тюрьме, все почувствовали некоторое облегчение. Значит, в тюрьму, а не на Стрельбищное поле, где обычно чинили расправу оккупанты. Но возле кладбища автомобили затормозили. Тогда всем стало ясно, что надежды на спасение нет, расстрел неминуем.

Ночь была темная, и Стойко Ратков решился на отчаянный шаг. Обладая недюжинной силой, он изо всех сил ударил ехавшего сзади конвойного, оттолкнул его в сторону и выпрыгнул из автомобиля. По нем стреляли, но пригодился фронтовой опыт: Ратков резко метнулся в сторону, пули его не настигли. На рассвете он добрался на одну из явок областкома и, потрясенный случившимся, рассказал о ночной трагедии.

А по городу уже с быстротой молнии распространялась весть о новом кровавом злодеянии интервентов и белогвардейцев. Идя утром на работу, рабочие водопроводной станции обнаружили возле стены еврейского кладбища тела расстрелянных. Их лица были настолько изуродованы, что Жанну Лябурб удалось опознать лишь по ее старенькому пальто. О ночном злодеянии сообщили вышедшие утром газеты, и народ со всего города потянулся к моргу, куда были привезены трупы.

Мемориальная доска на кладбищенской стене — у места расстрела членов Иностранной коллегии.

Расстрел вызвал огромное возмущение трудящихся. Вскоре вся Одесса уже знала, кто расстрелян, и вполне догадывалась, кем расстрелян. Даже антантовские прихлебатели в лице меньшевиков и эсеров вынуждены были заявить, что не считают возможной столь зверскую расправу, хотя сами они и не сочувствуют большевикам. 6 марта вопрос о бессудных казнях был поднят эсерами на заседании городской думы. Правда, все гласные в своих выступлениях говорили лишь о расстрелянных деятелях соглашательских партий, которые в разное время случайно стали жертвами охранки. В защиту же объявленных вне закона большевиков никто не проронил ни слова.

По свидетельству врача Жмойловича, заведывавшего моргом, местные власти по поводу расстрела членов Иностранной коллегии проявляли особую нервозность. В морг явились полицейские чины из Бульварного участка с требованием градоначальника Маркова ни в коем случае не выдавать тела погибших родственникам. Ночью в морг нагрянул вооруженный отряд полиции, который силой захватил тела расстрелянных и увез их на кладбище. Полиция боялась, что рабочие с почестями будут хоронить своих героев и похороны выльются в мощную демонстрацию протеста против оккупационного режима и белогвардейского террора. Одесский градоначальник спешно доносил начальству: «В связи с сегодняшними похоронами можно ожидать крупных демонстраций. По полученным сведениям несколько заводов прекратили работы. Некоторые на похороны предполагают явиться вооруженными» [112].

Однако замысел властей провалился. Дежурившие у морга родственники замученных сообщили большевистскому комитету о ночном налете полиции, а сами отправились вслед за полицейскими на кладбище и потребовали, чтобы им дали возможность похоронить своих близких. У Жанны Лябурб в городе родственников не было, и ее хоронили одесские рабочие, прибывшие на кладбище, чтобы открыто и торжественно отдать последний пролетарский долг мужественным борцам за революцию «Погребение было бесконечно грустным, но и торжественным,— писала Е. Соколовская. — Масса венков с красными лентами была возложена на могилы. А кругом нас, собравшихся около могил, была цепь вооруженных, злобно смеявшихся солдат, отпускавших грубые замечания, вроде: «Чего плачете, это не первые и не последние» [113].

Речей не произносили — кругом было полно шпиков и переодетых полицейских, которые прислушивались к каждому слову участников похорон. Нескольким работникам областкома, пришедшим с большим риском на кладбище, едва удалось избежать ареста. Но грозным предупреждением палачам о близкой расплате была надпись на алой ленте одного из венков: «От областного комитета РКП(б) — смерть убийцам!», возложенного на могиле Жанны Лябурб группой подпольщиков.

23 марта 1919 года газета «Правда» поместила извещение: «Французская коммунистическая группа доводит до сведения товарищей о трагической кончине секретаря группы Жанны Лябурб, расстрелянной 2 марта в Одессе наемниками французского командования. Вечная память товарищу, мужественно павшему на революционном посту». Выступая на VIII съезде РКП(б), Жак Садуль, товарищ Жанны по совместной работе во французской группе коммунистов, говорил о ней:

— Она всегда воодушевляла группу, и в моменты, когда мы падали духом или когда перед нами вставали какие-нибудь препятствия, группа черпала новое вдохновение и новую энергию, глядя на неутомимую работу погибшего нашего товарища [114].

Члены профсоюзной делегации г. Марселя возлагают венок на могиле Жанны Лябурб.

Садуль рассказывал делегатам съезда о необыкновенном мужестве и большой скромности Жанны Лябурб. Уезжая в Одессу на свою трудную и опасную работу, она не боялась того, что ее постигнет. Накануне отъезда товарищи говорили ей: «Будьте осторожны, Жанна!» А она на это отвечала: «Умирают ведь только один раз!»