Глава 8
Письма были в одинаковых конвертах. Веленевая бумага, герб в левом углу, сбоку — изображение помпезного здания и надпись: «Дом Поляковых». Адреса на конвертах писали разные люди. На одном – округлые, аккуратные буковки, на другом — угловатый мужской почерк. От конверта с округлыми буквами пахло духами. Почесав в затылке, я начал с него.
«Здравствуйте, уважаемый Валериан Витольдович! Меня зовут Лиза Полякова. Это меня Вы спасли от разбойников. Я узнала Вас по фотографии в газете и решила немедленно написать. Трудно найти слова, чтобы выразить Вам свою признательность. Сердце мое трепещет, когда вспоминаю случившееся. Меня могли убить или сделать того хуже. И тут появился неизвестный рыцарь…»
Я отложил пахнущий духами листок. Романтичная барышня, хотя ее можно понять. Ехала себе мирно, а тут рожи с револьверами. Барышни к такому не привыкли. Это в моем мире гоп-стоп не удивляет. Я вскрыл второй конверт.
«Здравствуйте, Валериан Витольдович! Дочь мне все рассказала. Вы поступили как благородный человек. Поляковы умеют быть благодарными. Я приглашаю Вас в гости. При оказии посетите нас, адрес Вы знаете. Давид Соломонович Поляков, коммерции советник».
М-да. Подвели меня журналюги. И ведь не хотел светиться, да Карлович потащил. Распинался перед репортерами, живописуя подвиги зауряд-врача. Журналюги строчили в блокнотах и пыхали магнием. Неудобно было читать о себе. Ничего героического я не совершил. Отбил немцев? А куда было деваться? Операция Брусилову – обычное дело. В своем мире я такие не раз делал. Перед людьми неудобно. Венеролог косится. Ему под сорок, наград не имеет, а тут какой-то пацан вылез. Леокадия смотрит хмуро. По возращению мы обмыли награды. Стол накрыли шикарный. Я расстарался, накупив в Минске напитков и закусок — понимал, что народ надо угостить. Корзины тащили санитары, для того их брали. Люди радовались, поздравляли, а вот Леокадия морщилась. И петь отказалась, пришлось мне. Выдал «Акацию» и «Есаула молоденького», потом вспомнил любимую песню покойного отца.
Смерть не хочет щадить красоты,
Ни веселых, ни злых, ни крылатых,
Но встают у нее на пути
Люди в белых халатах.
Люди в белых халатах
Вот опять у нее на пути… [1]
Сказать, что песня впечатлила, означало ничего сказать. В этом мире о медиках не поют. А тут такие слова!
Сколько раненых в битве крутой,
Сколько их в тесноте медсанбатов
Отнимали у смерти слепой
Люди в белых халатах.
Люди в белых халатах
Отнимали у смерти слепой…
Присутствующие приняли песню на свой счет. Врачи, фельдшеры, сестры милосердия… Белые халаты у всех. У сестер, правда, чаще передники, но с некоторой натяжкой их можно признать за халаты. Мне устроили овацию и попросили повторить, затем потребовали списать слова. Не удивлюсь, если начнут распевать по всему фронту. Медиков в армии хватает, и они жаждут признания заслуг.
– Это вы сочинили! – сказал Карлович. – Не отпирайтесь! Все мы знаем, что вы человек скромный. Но только медик мог прочувствовать наш труд, лишенного внешнего героизма, но такой нужный людям. Кстати, что такое «медсанбаты»?
Я понял, что попал. Лопухнулся. Пить меньше надо.
— Медико-санитарный батальон — это вроде нашего лазарета, но с несколько иными полномочиями. Занимается оказанием первой помощи раненым, подготовкой их к эвакуации в госпитали, лечением легкораненых и легкобольных, проведением санитарно-гигиенических и противоэпидемических мероприятий в полосе действия воинского соединения, – выдал я справку. А куда денешься?
— И где ж такие батальоны? -- заинтересовался надворный советник.
– Нигде, и это прискорбно. Появление таких частей помогло бы упорядочить помощь раненым.
– Хм! – сказал Карлович. – Вы можете изложить это на бумаге?
– Сделаю, – пообещал я.
Мы вернулись к приятному времяпровождению. Но назавтра Карлович напомнил, пришлось написать. Мудрить я не стал: списал структуру оказания медицинской помощи раненым в СССР. Она оказалась настолько хороша, что пережила Советский Союз. Карлович похвалил и предложил переслать предложения в Главное санитарное управление армии.
– Бесполезно, – сказал я. – Там светил медицины не слушают, а тут зауряд-врач. Сами говорили.
– Нельзя оставить такие дельные предложения втуне! – не согласился Карлович.
– Давайте отправим их Брусилову, – предложил я. – Генерал к нам благоволит, может, прислушается и решит попробовать в масштабах фронта. Полномочий у него хватает. Но вы тоже подпишитесь. Все-таки надворный советник и начальник госпиталя.
– Нет! – покрутил головой Карлович. – Я понимаю, что вы скромный человек, Валериан Витольдович, но на авторство не претендую. Подпишите вы, а я прибавлю рекомендацию.
Вот люди! В моем мире о таком бы не задумались. Там присвоить чужой труд в порядке вещей. Предложения мы отправили. Иллюзий я не питал, но совесть успокоил. Меня задрала местная система помощи раненым. Обидно, когда все видишь, а изменить – руки коротки.
Но что делать с письмами Поляковых? Оставить их без ответа? Сочтут высокомерным. Зачем ссориться с людьми, которые к тебе с душой? Кто вообще, эти Поляковы? Я подумал и решил обсудить это с дантистом. С Мишей мы сдружились. Ему нравилось уважительное отношение аристократа, мне – горячее желание дантиста учиться. Он буквально ходил по пятам, все выпытывая и пытаясь перенять. Многое у него получалось, парень способный. Будет из него хирург! Да и возрастом мы практически одинаковы: Миша на пару лет старше. Оба не женаты – интересы совпадают. Я подумал и зазвал его в гости. Накрыл в своей комнатушке холостяцкий стол: соленые огурцы, хлеб и колбаса. Водка – само собой. Все взял у Кульчицкого. Он дал без звука – отказать орденоносцу?
Миша принял приглашение с удовольствием. Помимо лестного факта посидеть со столом с аристократом и кавалером орденов, его, наверняка, привлекла возможность поговорить о медицине. В этом отношении его хлебом не корми. Но тут он просчитался.
– Ты знаешь такого Полякова? – начал я, после того как мы выпили и закусили.
– Которого? – спросил он, жуя огурец. – Их много.
– Давида Соломоновича.
– Кто ж его не знает? – усмехнулся Миша, цепляя вилкой кусок колбасы. – Самый богатый человек края. Банки, фабрики, железные дороги. Четверо сыновей, которые давно при делах, и дочь на выданье. Такая красавица! – Миша закатил глаза, не забывая жевать. – Я интересуюсь, с чего это вы, Валериан Витольдович, любопытствуете?
Он ухмыльнулся. По русски Миша говорит правильно – университет за плечами, но порой сбивается на местечковый говор.
– Давид Соломонович приглашает меня в гости.
Вилка выпала из рук Миши. Следом на застеленный газетой стол шлепнулся непрожеванный кусок колбасы.
– Вы шутите?
– Какие шутки?
Я достал из кармана письмо Полякова и протянул Мише. Чего таить, раз начал? Перед тем, как взять письмо, Миша вытер руки о штаны. Местечковость у него не только в словах. Лист он развернул благоговейно, словно святыню. Пробежав строки глазами, перечел во второй раз.
– Это не письмо, Валериан Витольдович, – сказал, возвращая бумагу. – Это пропуск в рай. Если Давид Соломонович хочет отблагодарить, я не нахожу слов, чтобы это описать. За свое будущее можете не волноваться.
– Да ну? – не поверил я.
– Валериан Витольдович! – он прижал к груди. – Я понимаю, что вы аристократ, и смотрите на таких, как Поляков, как раввин на выкреста. Но Давид Соломонович человек слова – всегда делает, что обещает. Он заботится о работающих на него людях: им хорошо платят и не выжимают соки, как другие. Работать на Полякова – мечта многих. Его уважают даже в Москве. Императрица наградила его орденом и даровала чин, а ведь он даже не выкрест – остался иудеем.
– Не знал, – повинился я.
– Понимаю, – кивнул он. – Вы лечили его дочь?
– Не довелось. Я ей немножко помог.
– Как?
Взгляд его умолял.
– Защитил от босяков. Они пристали к Лизе на улице. Я увидел и вмешался.
– Почему там не оказалось меня?! – простонал Миша. – Босяков было много?
– Трое.
– Я бы бросился как лев! Чего они хотели от Поляковой?
– Немножко пограбить.
– У них было оружие?
– Нож и револьверы.