– Часть раненых будет недовольна, – заметил полковник. – Прежде их везли в тыл, а там по выздоровлению направляли в запасной полк. Хорошая возможность уйти из окопов. А тут через пару недель обратно.

– Две недели на чистых простынях без войны тоже неплохо, – сказал я. – Считайте, отпуск.

– Что, и простыни будут? – удивился командир полка.

– Непременно. Позабочусь.

– Я бы и сам полежал, – вздохнул полковник. – Забыл уже, как отдыхать. Вы часом не слышали: скоро нас сменят?

Я только руками развел – не моя компетенция. После ужина полковник ушел к себе, а мы с батюшкой легли спать в его землянке. Разбудили меня рано.

– Пора, Валериан Витольдович! – сказал отец Михаил. – Нужно ехать, пока темно. Дорога с немецких позиций просматривается. Увидят – обстреляют из пушек.

– По мне вчера не стреляли.

– Так вы один на бричке ехали. Что снаряды попусту жечь? А тут мы с санитарами присоединимся. Германец не удержится.

– Так вы со мной?

– А зачем время зря тратить? На фронте затишье. Третьего дня германец пробовал наступать, атаку отбили. Теперь на неделю-другую угомонится. Собирайтесь!

Фронтовику собраться – только перепоясаться. Мы даже успели попить чаю. Мой возница подогнал бричку, мы с батюшкой забрались в нее. Санитары пошли пешком. Рассвет встретили в пути, к полудню добрались до расположения медсанбата. И первым, кого я увидел, оказался Миша. Он стоял у входа в операционную землянку в наброшенной на плечи шинели и курил, стряхивая пепел на землю.

От неожиданности я слегка охренел. Миша курит? И каким ветром его сюда занесло? Я вылез из брички. Михаил заметил меня и вытаращился.

– Здравствуй, Михаил!

– Валериан Витольдович?!. Ваше высокоблагородие…

Он бросил окурок и попытался застегнуть шинель. Я подошел и обнял его.

– Рад видеть тебя, дружище! Какими судьбами?

– Сослали, – сказал он и вздохнул. – Проштрафился.

– Это как?

– Побил хирурга, которого вместо вас прислали. Руку ему сломал.

– За что?

– К сестрам приставал. Мало ему было Леокадии.

Я не выдержал и рассмеялся. Он глянул на меня исподлобья.

– Мы об этом поговорим, позже. Чертовски рад тебя видеть!

– Я – тоже, – сказал он и вновь вздохнул: – Ваше высокоблагородие.

– Брось! – сказал я. – Без чинов. Здесь медсанбат, а не строевая часть. Все, как в лазарете у Николая Карловича.

– Умер он, – лицо его скривилось. – От паралича сердца. Мы в тот день много оперировали и закончили поздно. Николай Карлович ушел к себе отдохнуть. Выглядел неважно. Спустя час санитар пришел звать его на ужин, а он на диване без движения. Санитар позвал нас. Мы прибежали, а Николай Карлович уже не дышит, – Миша шмыгнул носом.

Некоторое время я стоял оглушенный. В груди щемило. Кем был для меня этот человек? Другом, старшим товарищем? Больше. Он опекал меня в этом мире, помог стать в нем своим. Причем, совершенно бескорыстно.

– Валериан Витольдович?

Я оглянулся – отец Михаил.

– Что случилось? На вас лица нет.

– Умер близкий мне человек, начальник лазарета седьмой пехотной дивизии Николай Карлович Рихтер. Сердце не выдержало, сгорел на службе. Я почитал его, как отца.

– Упокой, господи, душу его! – перекрестился священник. – Когда это произошло?

– Сегодня девятый день, – сказал Миша.

– Вечером отслужу панихиду. Хотите?

– Буду благодарен, – сказал я.

– Тогда придите в себя и командуйте. Мы на войне, на вас люди смотрят.

Выговор батюшки привел меня в чувство. Я погрузился в дела, и они закружили меня до вечера. Следовало накормить и разместить прибывших со мной людей. Их здесь не ждали и поэтому не приготовились. Поговорить с врачом, прибывшим вместе с Михаилом, таким же штрафником. Этого сослали за пьянство. Будет у меня проблема! Познакомить новичков с медицинским персоналом, определить каждому участок работы. Провести занятия с пообедавшими санитарами и отцом Михаилом. Ответить на его многочисленные вопросы, порой очень заковыристые, но толковые. Тому, кто считает, что начальнику легко, рекомендую попробовать этого хлеба…

Вечером отец Михаил отслужил панихиду. На службу пришли врачи и санитары – сами, без принуждения. Людей набралось так много, что мы не поместились в землянке, и священник вывел нас на воздух. Стоял холодный, но тихий ноябрьский вечер. Я стоял с зажженной свечой в руке и слушал слова поминальной молитвы. В сгустившейся темноте трепетали теплые огоньки свечей, бросая на лица людей мягкие отсветы.

– Помяни, Господи Боже наш, в вере и надежде живота вечного преставившегося раба Твоего, брата нашего Николая, и яко Благ и Человеколюбец, отпущаяй грехи, и потребляяй неправды, ослаби, остави и прости вся вольная его согрешения и невольная, избави его от вечной муки и огня геенского, и даруй ему причастие и наслаждение вечных Твоих благих, уготованных любящим Тя…

А потом был поминальный стол. На него пошел «телец упитанный» из пригнанного для кормления солдат стада и оплаченный мной из собственных денег, внесенных в кассу полка. Загоруйко набодяжил из спирта водки для санитаров, а для врачей и священника я выставил оставшиеся две бутылки рома. Выпили, помянули и разошлись по землянкам. Я увел Мишу в свою. Там он и рассказал о событиях в лазарете. После смерти Карловича исполнять обязанности начальника лазарета поставили присланного хирурга. Тут этот хлыщ и развернулся. Начал бестолково командовать, что еще полбеды, а затем клеиться к сестрам милосердия. Среди них имелась одна, к которой бывший дантист неровно дышал. И вот именно ее новоиспеченный начальник выбрал объектом своих притязаний. Миша не выдержал и попросил его угомониться.

– Не твое дело, пархатый! – отреагировал хлыщ.

Миша не стерпел и сунул ему в морду. Хлыщ схватился за ланцет. Миша стал его отбирать и в запале сломал доморощенному Казанове руку. Хорошо, что до стрельбы не дошло – «браунинга», который я Мише подарил, у него с собой не оказалось – держал в вещах. Иначе дело кончилось бы трибуналом. Но и без того шум случился немалый. Следствие признало обоюдную вину участников драки. Хирурга понизили в чине и приговорили по выздоровлению отправить рядовым врачом во вновь создаваемый медсанбант на линии фронта. Мишу понижать было некуда, его просто сослали подальше. По счастливой случайности – ко мне.

– Я рад, что мы снова вместе, – сказал Миша в завершение рассказа.

– И я тоже. Не печалься. Здесь, конечно, тяжелей, чем в лазарете, но зато я сделаю из тебя хирурга. У тебя еще будут учиться, помяни мое слово.

В ответ Миша только вздохнул.

– А вас за что? – спросил после паузы. – Я слыхал, что вы хорошо устроились в Минске. Даже взяли Полякову к себе в помощницы.

Я почувствовал в его словах скрытый упрек. Дескать, забыл приятеля.

– Полякову взял по просьбе ее отца. Ей хотелось быть полезной Отечеству, и Давид Соломонович попросил за ней присмотреть. Кроме этого нас ничего не связывало. А здесь оказался, потому что покритиковал начальника Главного санитарного управления Российской армии. В результате его отправили в отставку, а меня – сюда.

– Вам можно, – сказал Миша, подумав. – Критиковать. Вы аристократ и гениальный хирург. Побудете здесь немного, заслужите очередной орден и переберетесь обратно в Минск, а то – и в Москву. А мне тут куковать до конца войны.

Он тяжело вздохнул.

– Это еще неизвестно, – сказал я. – Не будем загадывать.

– Как думаете, она дождется меня? – спросил Миша после молчания.

– Кто?

– Настенька. Та, из-за которой я подрался.

– Если любит, дождется. А нет – другую найдешь.

– Вам легко говорить! – не согласился Миша. – В вас вон Полякова влюбилась. А кто я для Насти? Пархатый жид!

Он шмыгнул носом.

– Ты военный врач! – рявкнул я, не сдержавшись. – Михаил Александрович Зильберман, будущий замечательный хирург. И если она, дура, этого не понимает, то это ее проблемы. Такие, как ты, после войны будут на вес золота. Хирург, усовершенствовавший свой навык в результате тысяч операций, легко затмит гражданского, у которого их десятки раз меньше. К тебе будет очередь из больных стоять!

– Вы говорите так, будто все знаете наперед.

В какой-то мере – да. Война – поганое дело, но для талантливого врача это возможность усовершенствовать мастерство и добиться новых высот. Академик Амосов в Великую Отечественную служил хирургом в походно-полевом госпитале. Провел тысячи операций. Отточил мастерство, почувствовал вкус к научной работе. В результате стал выдающимся хирургом-новатором, возглавил Институт сердечно-сосудистой хирургии в Киеве. Его память почитают даже в сегодняшней Украине, хотя Амосов по происхождению русский, родился в России и жил в ней до войны. Тем не менее, в 2008 году в телевизионном проекте «100 великих украинцев» телеканала «Интер» занял второе место, пропустив вперед только Ярослава Мудрого.