— От Вербака, что ль? — как можно равнодушнее спросила Манюшка.

— Догадлива. — Борис лукаво прищурился и потер пальцем блестящий латунный крап[1] на голубом околыше фуражки. — Делаем вид, что нам все равно?

— А нам и правда все равно.

— Ух ты! — Борис влюбленно глянул на голубой погон с желтой курсантской окантовкой. — В таком случае я тебя провожаю, ага?

— Давай.

Тут Борис сразу повел себя как победитель: придвинулся поближе и принялся охорашивать ее: разгладил морщинки на рукаве, поправил воротник жакета. В зале, когда погас свет, он бесцеремонно положил свою руку на ее ладонь и стал пожимать ее, поглаживать пальцами. Манюшка вежливо, но твердо пресекла эти нежности.

После сеанса, по дороге домой, он раза два порывался обнять ее, но получил решительный, хоть и в шутливой форме, отпор. Наконец ей надоели его поползновения.

— Знаешь что? Перестань подбивать клинья!

— Во дает! — опешил Борис. — А зачем же согласилась, чтоб проводил?

— Ну, ты ж знаешь: в Залесье свежий человек на вес золота… Расскажи-ка, что это за форма на тебе.

— Учусь в спецшколе ВВС. — Борис поскучнел. — Это средняя школа, готовит кадры для военных авиаучилищ. В спецухе три роты. Третья изучает программу восьмого класса, вторая — девятого, первая — десятого. Ну, что еще? Полное государственное обеспечение — рубон, обмундирование, учебники. Общага, правда, маленькая, большинство снимают койки на стороне. Школа платит за каждого тридцатку в месяц, остальное по договоренности с хозяевами. Доплачивают кто двадцать, кто двадцать пять, кто тридцать рублей. От квартиры зависит.

Манюшку все это очень заинтересовало.

— То, что нужно, — задумчиво произнесла она. — Жаль, что девчонок, наверно, не берут. Не?

— Да ты что! — снисходительно засмеялся Борис. — А ты бы пошла, ага?

— Я бы пошла, — как бы машинально повторила Манюшка, а сама вся напряглась, словно перед прыжком в холодную воду.

«Я бы пошла», — повторила она про себя, но уже осмысленно и утверждающе.

— Бывай здоров, — вдруг кинула Манюшка Бутузову и побежала домой.

Борису только и оставалось, что развести руками от неожиданности и обиды.

Ночь у Манюшки прошла без сна, а утром она объявила Николаю Степановичу, что через три недели едет в Днепровск. Он покачал головой: отговаривать, — знал, — бесполезно. В затею Манюшки он не поверил, но чем мог помог: выхлопотал в военкомате документ для предъявления в спецшколу (Доманова Мария — дочь погибшего фронтовика, просим принять в порядке исключения), добился в районо, чтобы приняли у Манюшки экзамены за восьмой класс, ну, и деньгами на дорогу снабдил, само собой. (Конечно, могла бы Манюшка обойтись и семью классами — для поступления в третью роту достаточно, — но не в ее характере было останавливаться на полдороге, да и трудов было жалко: столько готовилась к экзаменам…)

Манюшка закончила обед, с сомнением посмотрела в сторону буфета, где виднелась горка коричневых пирожков, — взять еще, что ли? Нет, надо деньги экономить: неизвестно, сколько придется кантоваться в Днепровске. А может, и в Киев дорога выпадет. Пятериков же не самый большой начальник, есть и над ним кто-то, а над теми — что, никого нету? Так что не все потеряно, и нужно только не сдаваться. А документы правильно забрала — отослали бы их в Залесье — вот тогда было бы все кончено. Что ж, начнем новую атаку. Для начала узнаем, кому подчиняется этот грозный деспот.

Едва она появилась в приемной, секретарь, полная, сильно накрашенная женщина, схватила ее за руку и повлекла в кабинет начальника.

Пятериков поднял голову от бумаг.

— Ну, что, Доманова, небось, развернулась уже на обратный курс?

— Еще чего! — фыркнула Манюшка. — К вашему начальству собралась. У вас кто начальство?

— Ябедничать, значит?

— А что мне остается? Не собираюсь с вами лук чистить.

Пятериков махнул рукой в сторону двери.

— Ладно, посмотрим, чего ты стоишь. Иди оформляйся. — И, снова погружаясь в дела, проворчал: — Глядишь, вот так и превратим спецшколу ВВС в институт благородных девиц.