НОЧЬ В ВЕНЕЦИИ

арольд Бранд был британцем двадцати четырех лет, богатым и космополичным. Его вполне характеризовал нетерпеливый жест, каким он откидывал назад волосы, свисавшие с пробора; его голубые глаза смотрели с живостью, свежая кровь кипела. Но Женщина, как ни странно, до сих пор занимала мало места в его свободном мужском существовании. Со временем, думал Бранд, она появится; пока же бурлящий мир вокруг пробуждал в нем острое любопытство и служил для него первейшим источником наслаждений. Так продолжалось, пока на третий день карнавала он не заметил полускрытое занавесками каютки гондолы бледное личико; за ним он и последовал.

Ах, таинственная Венеция! К Martredi Grasso, Покаянному дню[175], он уже поцеловал губы на этом личике и услышал, что сделал это с опасностью для своей жизни. Была последняя ночь карнавала, и венецианцы веселились без памяти. Скользя в гондоле на восток, он слышал звуки празднества на площади Сан-Марко. К одиннадцати он был в старом прокураторском дворце, где шумел и кружился городской бал-маскарад. К двенадцати покинул зал рулетки и прошел по ворсистому ковру тускло освещенного коридора. Он оказался наедине с нею.

Ее грудь вздымалась. Глаза в прорезях маски казались яркими черными лунами.

— Послушайте!.. Я сделала глупость, понимаете? Мы не можем говорить здесь. У этих портьер могут быть уши… поверьте мне…

Бранду это показалась невероятным. Он не мог разделить ее волнения. Но это лицо, этот голос, говоривший сейчас подчеркнуто серьезно, едва ли могли принадлежать женщине, склонной к фантазиям. Она выставила вперед туфельку, прижимая ладонь к другому бедру. Он стоял, любуясь грациозными изгибами ее молодой полной фигуры, обтянутой янтарным шелковым платьем без шлейфа. На голове у нее трепетала tabura, или мантилья из черных кружев.

— Не волнуйтесь понапрасну, Бельведера, — с нежностью, новой для его голоса. — Я должен вам сказать вот что: меня вызывают обратно в Англию… скоро. Поеду ли я один? Если вам, как вы говорите, грозит опасность, тем более имеются все причины…

— Опасность? — ее веер коснулся его руки. — Но не мне… Гарольд. Я боюсь за вас… дорогой. Он не посмеет причинить мне зло, понимаете? Слишком очевидны мотивы, по каким он может желать мне смерти, и существует закон, не так ли?.. Но вы! вы даже не дога, каково могущество Мауро Беллини… сколько у него верных лазутчиков…

— Любимая! каких лазутчиков? У него нет и не может быть власти надо мной.

Она прошептала:

— Это люди Лиги! Беллини видит себя последним представителем старой знати, и смысл его жизни — взойти на престол в возрожденном величии дожей. Сейчас же он главный магистрат. Его Лига… объединяет все сословия; ему известно, что я знаю о Лиге, и он втайне страшится меня. Догадывается, что у меня тоже есть друзья… слуги… Вы не должны считать, что он, дожив до старости… так легко откажется от дела всей своей жизни… из-за ничтожного препятствия… каприза, каким он несомненно считает нашу любовь… Гарольд…

— Но я и не думал в чем-либо препятствовать этому старику! Лично мне совершенно все равно…

— Все дело в деньгах! понимаете? Вам известно, что я несметно богата? Ах, вы не знали! И все это богатство лишь мое… Но оно в его руках, дорогой — пока я не выйду замуж. Таково было завещание моего отца, понимаете? Пока же я остаюсь его племянницей, а он моим опекуном. Мои деньги составляют его могущество — могущество Лиги. Для него мой возлюбленный — самый смертельный враг Венеции. Он уничтожит тысячу жизней, если они встанут между ним и его мечтой, и он в силах это сделать…

— Дело в ином, Бельведера: через неделю, десять дней, покинете ли вы Венецию — с согласия этого старого господина или без такового?

— О да, если это только возможно, не жертвуя вами! Поглядите! там! вы видели, как зашевелилась портьера? Мне нужно многое вам сказать… в час… ждите меня — вы знаете арку у портика Санта-Мария-делла-Салюте[176]…

Портьера раздвинулась, и к ним неторопливо подошел незнакомый синьор в вечернем наряде. Он отвесил глубокий поклон. Бельведера подняла пальчик, шепнула Бранду: «В час» — и пошла за незнакомцем. Бранд вновь поднялся в зал; здесь толпа раздвинулась в обе стороны, образовав проход, по которому шествовал старик в великолепном малиновом бархате. Двойная линия голов колыхалась при его приближении, как листва на ветру. «Сам Мауро Беллини», — шепнул Бранду сосед. В огнях свечей рельефно выделялись тысячи морщинок на худом лице Беллини; губы его запали внутрь, в щель рта; но высокий, с залысинами лоб говорил о величии души. Он казался скорее неким первосвященником, чем гражданским сановником. Проходя мимо, Беллини намеренно повернул голову и направил предостерегающий взгляд на цветущее лицо Бранда. Тот с удивлением нахмурился и ответил взглядом холодным и дерзким. Это был вызов — и ответ на вызов.

Незадолго до часа ночи за портиком Санта-Марии притаились двое. Одним был мавр по имени Али, приземистый бык с веревками жил на горле и огромной нижней челюстью; другим — Рональдо, синьор, низко кланявшийся в коридоре.

Бельведера успела вновь очутиться в том же коридоре, пока в зале наверху Беллини и Бранд обменивались вызывающими взглядами; она в мучительной тревоге разыскивала Бранда. Отчаявшись его найти, она выбежала на площадь. Достигнув Мерчерии[177], она торопливо углубилась в переплетение улиц. В одном из переулков она издала нечто вроде йодля; открылась дверь, и на пороге, заслоняя свет лампы, показалась высокая старуха с растрепанными волосами. Несмотря на бедную одежду, на ее пальце сверкал бриллиант — подарок Бельведеры.

— Брешия! Быстрее — погаси эту лампу! Ты должна до часа ночи быть у Санта-Марии!

— Да, синьорина.

— Англичанин… ты знаешь, о ком я… в опасности. Я просила его ждать меня там… и оказалось… Рональдо услышал. Что-то готовится, я знаю; какой-то заговор. Ты должна быть там и опередить англичанина. Жди его появления. Скажешь, что я не могу встретиться с ним этой ночью. Предупреди его… заставь его уйти, добрая Брешия… иди с ним… и смотри в оба, хорошо? Ступай! И, Брешия, возвращайся к двум с новостями. Я буду ждать тебя здесь.

Брешия погасила лампу, набросила на голову шаль и поспешно удалилась. Путь ее пролегал через лабиринты узких саlli, по бесчисленным маленьким мостикам, мимо домов с нависающими балконами. Она пересекла пустынные улицы к северу от Риальто, повернула на запад, потом на юг. И на всем протяжении этого замысловатого пути она не переставала бормотать; часто с ее губ срывалось имя: «Мауро Беллини». Около часа ночи она добралась до Санта-Марии и затаилась в глубине арки.

— Он пришел! — прошептал черный, забегая за угол.

— Пешком? — спросил Рональдо.

— Да, синьор, я слышал шаги.

— Уверен?

— Это англичанин, синьор; я слышал шаги — шаги молодого человека.

— Тогда дай мне это.

Он взял из рук мавра кинжал и скользнул к арке. Брешия не успела даже осознать, что пришла смерть, как высокий, закутанный в плащ призрак вырос в проеме. Внезапно, в ночи — крик. Рональдо, видевший в полумраке лишь смутные очертания человеческой фигуры, заторопился прочь. За поворотом набережной ждала гондола. Он нырнул в каюту, свистнул, и Али оказался у весла.

Через две минуты прибыл Бранд и велел своим двум bаrcaroli[178] ждать. Пришла ли она? Он заглянул в арку и ничего не увидел; однако услышал стон и, споткнувшись о тело, упал на руки над Брешией.

— Что еще за беда… — начал он; затем, осознав, что лежавшая нуждается в его помощи, приподнял ее и подтащил ближе к проему. Луны не было, но он сумел разглядеть в полумраке перерезанное горло; старуха, тяжело навалившись на него, начала что-то бормотать. Он наклонился, стараясь расслышать то, что принял за предсмертный бред.

— Мауро Беллини… он уничтожил мою жизнь… девушка… молодая, невинная бедняжка… Потом он запер меня в тюремной камере… ах, долгие годы… Теперь он убил меня… Скажи ему… кто ты?.. ах, если бы могла я стать его смертью… но не все потеряно… я, Брешия, не оставлю его… покончу с ним… как-нибудь… ах!

Она вдруг напряглась.

— Полагаю, она умерла, — сказал вслух Бранд и вдруг заметил, что его грудь и руки были в крови. Мерный звук шагов испугал его. Он поднял голову и увидел приближающийся патруль: городские сбиры вышли на свой ночной обход. Промелькнула мысль о кровавых пятнах, чрезмерном рвении континентальных чиновников, ночи в каком-нибудь подземелье и, бросив: «Ну уж нет, благодарю вас!» — Бранд осторожно опустил тело и побежал. Сперва это даже немного забавляло его, но спустя две минуты дело приняло серьезный оборот. Сбиры гнались за ним. Бранд не представлял, куда бежал. Узкие улочки Венеции вымощены плитами и лишены тротуара; эхо бегущих ног направляет преследователя. Улочки эти бесконечно извиваются и разветвляются; повсюду нависают над каналами крошечные мостики. Каблуки Бранда стучали по плитам, не замедляясь на поворотах; отчаянное желание сохранить свободу вылилось в настоящее исступление бегства. Но преследователи, хорошо знавшие этот лабиринт, не отставали. Один из них уверенно настигал его. Наконец Бранд очутился на низкой пристани и, слыша за углом близящийся топот, спустился по трем ступенькам, схватился за железное кольцо в стене и погрузился в воду по самую шею. Здесь на воде лежала глубокая тень. Один из сбиров, подскочив к берегу канала, в изумлении остановился и принялся озираться в поисках Бранда.