Глава 31

Прислушиваясь к звукам ночной Алабамы под покрывалом холодных, равнодушных звёзд, Койл Триппер смотрел на маленький костёр, который сам развёл, и чувствовал такую черноту в душе, что хотелось плакать. Он был не из тех, кто плачет. Давно не плакал. Не плакал с детства.

Но сейчас...

Где-то в лесу вскрикнул пересмешник. Смеясь над ним, глухо подумал он. А почему нет? Ему было двадцать семь и, как ни странно – необъяснимо и непонятно – он всё ещё сидел и думал о своём отце. О мужчине, который сбежал. О злом, ожесточённом мужчине, который слишком много раз распускал язык и нашёл себе пулю между глаз и шерифа, который не особо хотел искать убийцу. А почему должен был? Практически все в этих местах ненавидели Дойла Триппера. Дойл Триппер никогда не давал им причин не делать этого. Факт того, что Дойл Триппер родился без рук, не мешало его легендарному характеру, его сквернословию, его оскорблениям и злости. Будучи калекой, его отец научился давать отпор сарказмом, чушью и общей злобой.

Койл и Дойл.

Дойл и Койл.

Это было похоже на неудачную шутку, то, что его назвали в честь отца, но и не в честь отца. Будто его имя должно было предполагать, что он похож на отца, но не такой же. Что, как он часто думал, было хорошо.

И всё же...

Койл поддерживал огонь, наблюдая, как искры летят в ночь, ударяя по комарам.

Он ненавидел своего отца. Это была правда. Стыдился его. Ненавидел то, как дети издевались над ним в школе. Ненавидел, когда его отец приходил на школьные программы или на встречи с его учителями. Ненавидел, как уродливо он выглядел, его рукава всегда были связаны за спиной. Ненавидел уродливые, злые слова, которые так легко срывались с его губ, будто он был намерен отплатить за всё дерьмо, через которое его заставили пройти, за оскорбления и издевательства, которые он испытал.

Он сделал еще глоток пива, чувствуя, как слезы жгут глаза.

А теперь...

Он подумал о Джереми. Мальчик был как камень на его сердце. Холодный, тяжёлый, злобный камень. Ошибка, которую он сделал, и от которой попытался сбежать. Преуспел в побеге от сумасшедшей овцы-матери, которая сделала слишком лёгким шанс уйти и не задумываться.

Некоторые вещи никогда не забывались, и такой была ночь рождения Джереми. Койл был необычайно доволен и горд собой и с тревогой хотел увидеть своего сына, посмотреть, что он сделал, что сделали он и его девушка. Он чувствовал такое обещание, такую надежду. Такую взволнованность, ощущение, что в мире всё хорошо, что он сделал хорошее дело и был на пути к чему-то яркому, к чему-то стоящему.

Когда Джереми родился, доктор, поначалу, не давал Койлу увидеть его. Койл был зол. Он настоял. Когда доктор развернулся с Джереми на руках, и Койл увидел, что у ребёнка нет рук, он сделал что-то совсем неожиданное. Его стошнило. Желчь с рёвом поднялась из желудка и вырвалась раньше, чем он успел хотя бы сказать "дерьмо" или "проклятье", или "чёрт".

Его вырвало. Прямо там, в родильной палате, пока чёртов доктор смотрел на него с ужасом в глазах, а медсёстры проклинали его. Его вырвало, потому что он испугался, потому что он был зол и, по большей части – ему не нравилось признавать это, но это была правда – его вырвало из-за чувства отвращения. Вид этого безрукого ребёнка отвратил его до глубины души. Он развернулся на пятках, вышел из той палаты и никогда не оглядывался.

Ещё одна неудачная жизненная шутка на его счету. Ещё один средний палец перед его лицом. Ещё одно "иди к чёрту" от вселенной.

Но...

Вот оно, подумал он, вороша костёр, наблюдая за искрами, пока из старого радио его мамы в кухонном окне, где она мыла посуду, звучала песня "Покрывало из цветов" Долли Партон.

Вот оно...

Койл и Дойл. Два сапога пара. Его отец сбежал, когда Койлу было девять, нарвался на убийство спустя год. Койл сбежал в тот момент – довольно буквально и довольно точно – как родился его собственный мальчик.

Койл и Дойл.

Дойл и Койл.

Разве мы не два сапога пара?

Разве жизнь не чертовски прекрасна?