Наша карета снова остановилась.

Двое каких-то путников остановили ее. Суузи говорила с ними. Подойдя поближе, я их узнала: мой учитель и его жена.

— Гляди-ка, вот и встретились опять. — Учитель улыбнулся. Они оба выглядели измученными. Но не печальными.

— Совсем ушли из Тарту? — спросила я.

— Да. Город обстреливают, — сказал мой учитель. Красная Армия вышла к низовьям Эмайыги. Бомбили предприятия возле города. Черные тучи можно было видеть далеко. Бои шли возле Отепя и Эльвы.

— И куда же вы теперь?

Мой учитель снова улыбнулся. Пожал плечами.

— Дорога сама выведет.

Пийбе поманила меня рукой. Я подошла, спросила:

— Чего тебе?

Она шепнула:

— Кто они?

— Мои учителя.

— Это они дали нам карандаши?

— Совершенно верно. Цветные карандаши. — И еще Эльзи сказала, что коробка цветных карандашей содержит в себе всевозможные чудеса.

Вещей у них с собой мало. Перевязанная веревкой стопка книг. Портфель. На спине учителя рюкзак. В руке у Эльзи коробка с тортом. Она уловила вопрос в моем взгляде. Сказала:

— Когда не хватает сил нести, не знаешь, что взять, что оставить.

И мой учитель добавил:

— Человеку нужно или все, или ничего. — Сам он выглядел свободным и беззаботным. И однако же, куда они брели?

— У вас есть, куда пойти? — спросила я.

— Еще нет. Но мы надеемся, что найдем где-нибудь уголок.

Я сообщила: усадьбу Кобольда разбомбили. Но они уже знали об этом от Суузи. И о том, что ребенок ранен.

Даже не взглянув на Суузи, я сказала скрепя сердце:

— Но, друзья, если вам некуда идти, идемте с нами.

В отцовском доме было всего две маленькие комнаты. Возможно, нас ожидал весьма недобрый прием: может быть, Маннеке нас вообще и на порог не пустит. Я не имела права приглашать: ничего полезного для хозяйства Маннеке я ведь не несла. Была только лишним едоком.

Невыносимые мгновения молчания.

— Верно же, Суузи? — спросила я. И уловив приветливость в ее голосе, осмелилась поднять глаза. Суузи сказала:

— Конечно, зачем идти куда-то еще.

Мне хотелось броситься ей на шею: она не очерствела от ударов судьбы. Не стала безучастной к чужим бедам.

Техванус озабоченно глядел прямо перед собой. Нетрудно было догадаться, о чем он думает. Я попросила прощения за то, что нельзя посадить учителей в карету. Во-первых, не поместятся, во-вторых, Юку не потянет.

— Вы очень устали?

Учитель махнул рукой: ох, нет! По пути они то и дело отдыхали. Их вполне удовлетворяло мое и коровье общество. Я предложила:

— Привяжем торт к багажнику велосипеда.

— Не надо! — сказала Эльзи и улыбнулась. — Коробка совсем легкая. Попробуйте! Здесь только луковицы цветов. И семена.

Техванус понукал Юку.

Мой учитель, Эльзи, я и корова следовали за ними. Я сказала: если учитель и его жена хотят, могут ехать на велосипедах. Ведь велосипед Лаури можно снять с крыши кареты.

Нет, не хотели.

— Мы доставляем вам так много хлопот, — сказала Эльзи.

Мой учитель помалкивал. Вид у него был озабоченный. Казалось, он вроде бы сожалеет, что, не обдумав, принял приглашение. Его можно было понять: кому же охота оказаться в тяжесть чужим людям. Каждому хочется иметь собственную крышу над головой. Есть за своим столом.

Чем меньше оставалось пути до дома, тем тяжелее становилось на душе. Не хотелось, чтобы два бездомных старых человека оказались облаянными: нас, незваных, собралось слишком много.

Я разглядывала Эльзи сбоку: высокая и худая. Жилистая шея. Темное платье обвисло. Плечи торчали. В тот раз в Тарту, когда я явилась к ним за солью, учитель опасался, как бы мои вопросы не вытянули Эльзи из ее мира. Теперь она сама оставила свой цветник среди развалин. Но я не замечала, чтобы из-за этого она скорбела.

Эльзи шагала легко. Открывала все вокруг себя заново. Вечерние краски. Наши стройные высокие ельники.

— Какой прекрасный вечер, — сказала она с легким вздохом.

Мы миновали брошенный хутор. У дороги стояли молочные бидоны, оставленные общественными сборщиками молока. Так и забытые здесь. Безнадежно ожидающие.

Яблоня. Белый налив. Я нарвала яблок в подол. Догнала карету. Протянула яблоко Эльзи. Она сделала отстраняющий жест.

— Спасибо, не надо.

Я вдруг поняла. Это были яблоки из скорбных садов тех, кого увезли в Сибирь или кто ушел от войны на чужбину. Эти сады стояли никем не тронутые. Учителю и предлагать не стала.

До Метсавере было теперь уже рукой подать.

Поля раннего ячменя и озимой пшеницы стояли неубранные. Спело-коричневые. Учитель сказал:

— Ничего страшного. Все равно каждое поколение будет делать то же самое, что и предыдущие: пахать, сеять и жать.

Это прозвучало утешающе. Имело более глубокое значение, чем просто размышление о поле. Казалось, мой учитель произнес это не только с надеждой, но и с легкой иронией.

Я сказала:

— Мы уже почти прибыли.

Взору открылось что-то неожиданно прекрасное: отава зеленела.

Наш путь завершился.

Карета остановилась у ворот отчего дома. Техванус в ожидании оперся о столб ворот. Суузи даже не вышла из кареты. Мы все напряженно смотрели в сторону дома.

На пороге появилась Маннеке.

Поглядела на нас из-под руки, потому что заходящее солнце светило ей прямо в глаза. Рассматривала пришельцев и вовсе не была похожа на злую мачеху из сказки.

— Гляди-ка, до чего же хорошо! — сказала она приветливо. — А у меня как раз на столе картофельный суп с крупой.

Я облегченно вздохнула.

Техванус сдернул шляпу. Покрутил высоко над головой. Воскликнул:

— Хоппадилилла!

— Лилладилилла! — ответила я тихо. Чтобы Суузи не услыхала.

Маннеке шла через двор по траве нам навстречу. Сообщила: Мария разродилась. Это случилось в поле.

Мария родила сына.

1977