Они лежали, обнявшись и крепко прижимаясь друг к другу. Его дыхание шевелило волосинки на её голове. Иногда он легко касался их губами. Маша сладко дремала, чувствуя, как гибкие пальцы поглаживают её лопатки, прижимая ещё теснее к горячему телу. Он шепнул ей в волосы: — когда ты обнимаешь меня, твои груди так сладко напрягаются, что мне сразу же хочется их поцеловать… — Она лениво фыркнула ему куда-то в шею:

— а когда ты меня обнимаешь, у тебя тоже кое-что напрягается, — он негромко рассмеялся:

— эта штука у меня напрягается даже и без объятий, просто при виде тебя! — помолчав минуту, продолжил: — завтра мы объявим родителям о том, что вступаем в брак. На-днях заработает аэропорт, и тебе нужно слетать за дочерью. Нам придётся жить пока что здесь, моя квартира разрушена.

Маше было лень возражать. Все разговоры впереди, а пока она сонно спросила: — а где я буду работать?

— Работать?! — он насмешливо фыркнул, — ты нигде не будешь работать! Мне не нравится, как живут родители. Порой отец, приезжая вечером с работы, вынужден разогревать себе ужин, потому что мать принимает какие-нибудь срочные роды и является домой ночью.

Маша пробежалась пальцами по его плечу, обвела контур подбородка. Он поймал их губами и слегка прикусил. Она легко вздохнула, потёрлась носом о его щёку: — я ведь не врач, у меня не может случиться ничего непредвиденного. Сантош, я не смогу сидеть всю жизнь в четырёх стенах… Скоро у меня защита, я люблю свою науку и то, чем занимаюсь. Нет, милый, — она с сожалением отодвинулась от него, — свою жизнь я представляю иначе!

Он приподнялся на локте и она увидела, как в темноте блестят его глаза: — Маша, я предлагаю обсудить это позже. Сейчас я слишком счастлив, слишком расслаблен, чтобы связно думать о каких-то проблемах. Мы обо всём поговорим, но — позже. Согласна?

— Конечно, обязательно поговорим, — но она понимала, что переубедить его ей не удастся.

Утром Маша пришла в ужас, когда обнаружила, что Сантош вольготно расположился в её постели. Он проснулся сразу, стоило ей лишь пошевелиться, по-хозяйски подгрёб её к себе, хриплым со сна голосом сказал: — что-то я утром ещё сильнее тебя люблю, чем вчера вечером. Наверно потому, что отдохнул после своих приключений.

Она упёрлась ладонями ему в грудь, заглянула в нахальные, бесстыжие, смеющиеся глаза: — Сантош! Тебе надо было уйти вечером к себе! Боже, стыд-то какой! А если сюда заглянет кто-то? — Маша принялась отдирать от себя его руки, которые решительно шарили по её телу и — ах! — совершенно не давали сосредоточиться на мысли о неловкости сложившейся ситуации. Не обращая внимания на её слабое сопротивление, он перевернул её на спину, навалился сверху всей тяжестью, пробормотал: — какой ещё, к дэвам, стыд! О чём ты? Сейчас у нас — утренняя эрекция! — ей стало смешно, и хотя она продолжала отбиваться, пока он решительно стаскивал с неё рубашку и трусики, но сил на сопротивление не было, да и желания сопротивляться, откровенно говоря, тоже.

Она сдерживала рвущиеся из груди стоны — так невыносимо сладостно он вторгался в неё, такие глупые и бесстыдно — жаркие слова шептал, задыхаясь от нежности и желания ей на ухо.

Краем сознания Маша отмечала, что в доме уже проснулись: хлопали двери, слышались шаги. К счастью, в её комнату никто войти не пытался.

Они ещё немного полежали, успокаиваясь, настраиваясь на наступающий день.

— Сегодня мне нужно в клинику, отец сказал, что меня ждут, — Сантош нехотя разжал объятия, встал, как был, голый, огляделся в поисках халата, в котором пришёл ночью. Маша с грустью отметила его худобу:

— как сильно ты похудел за этот месяц, Сантош! Хотя, о чём я говорю: слава богу, ты вообще жив и остался человеком… — Он завязал пояс халата и присел к ней на кровать, ласково погладил её по щеке:

— видимо, похитители кололи мне что-то, чтобы не дать мне умереть раньше времени. Но и только. Чем меньше сил у меня оставалось, тем быстрее возобладало бы во мне звериное начало. Я сопротивлялся потому, что мне нужно было ещё сказать тебе, как сильно я тебя люблю, счастье моё. Только эта мысль и удерживала меня от погружения в темноту. — он грустно, чуть улыбаясь, смотрел ей в глаза, и Маша не выдержала — порывисто села, обхватила его за шею, прижалась к его груди, скрывая навернувшиеся слёзы:

— о боже, Сантош, я была в отчаянии! Представляешь, я молилась всем вашим богам, чтобы они спасли тебя!? Мне до сих пор страшно… — Он молча поглаживал её по спине, обнимая, успокаивая, она вдыхала запах его тела, прижимаясь щекой к его щеке чувствовала проступившую за ночь щетину. Он благодарно и тихо поцеловал её за ухом, прошептал:

— мы никогда не расстанемся, любимая. Ты привыкнешь к Непалу и ко мне, мы будем счастливы вместе, верь мне, пожалуйста.