Ничего такого я ему не сказал, поскольку нам обоим без слов было ясно, как обстояли дела между нами и чем каждый обязан другому. Вместо этого я спросил, почему он отказался от заманчивого путешествия в Индии в пользу наверняка короткой службы, за которую ему вряд ли скоро заплатят.

— Мы уж точно вернёмся на Темзу не раньше кораблей из Средиземноморья и Португалии, мистер Фаррел. Не стоит сомневаться, что они первыми получат плату.

— Ваша правда, капитан, — кивнул Кит. — Но видите ли, если я отправлюсь в Индии, то получу ли жалование раньше, чем вернусь назад спустя три года или даже позже? Верно, в конечном счёте я заработал бы много больше, но какой ценой? Достаточно людей гибнет в Индиях, будь то от болезней или от голландских и португальских пушек. А ведь есть ещё и дикари. И даже если убережёшься от них, то остаёшься на милости у обманщиков–арабов и ещё худших неприятностей на всём пути от Коччи до Малакки. — Он посмотрел вдаль, погрузившись в воспоминания. — Лет через пять я могу стать штурманом на королевской службе, если обработаю достаточно народу из Тринити–хауса и — прошу прощения, сэр — получу побольше хороших рекомендаций от разных капитанов. В пивной моей матушки все говорят, что рано или поздно разразится новая война с голландцами, а это всегда верный путь для появления вакансий и повышений. В Индиях мне повезёт, если я стану шкипером прежде, чем мне стукнет пятьдесят. Нет, капитан. Когда в Даунсе я получил ваше письмо, то заглянул себе в душу, и там большими, как сама жизнь, буквами было написано: ты моряк военного флота, Кит Фаррел, в точности, как твой отец.

— Ваша матушка написала, что отец ваш прослужил двадцать восемь лет во флоте, — сказал я.

— Так и есть, двадцать восемь, капитан. В первый раз он вышел в море в двадцатом году под командованием сэра Роберта Манселла против алжирских корсаров. Послужил своё и на «купцах», бывал в Индиях, но вернулся в военный флот в тридцать седьмом, когда на прогулку по океанам вышел флот из «корабельных денег» почившего короля. Но потом…

Для последних двадцати лет у каждой семьи в Англии, включая мою, имелось своё «но потом…». Это было время, когда отец шёл против сына, брат — на брата, и слишком многие из них погибли.

— Но потом началась война между королём и парламентом, — сказал я, — и флот принял сторону парламента. Ваш отец остался во флоте, следовательно, стал республиканцем.

Кит Фаррел с грустью пожал плечами. Отец рассказывал ему, что они с приятелями думали, будто сражаются за короля вместе с парламентом, а не для того, чтобы свергнуть монарха. Предводители убеждали их, что это война со злыми советниками, которые сбивали с толку его величество. Они твердили это год за годом, пока не отрубили королю голову — по крайней мере, так говорил отец Кита Фаррела. Подобными мыслями однажды поделился со мной дядя Тристрам, чьи взгляды, в отличие от брата и невестки, то есть моих отца с матерью, больше склонялись к республиканству.

— Они сказали отцу и остальным: «Ребята, вы дерётесь теперь за республику. За мир, где будут уничтожены все короли и Рождество в придачу, где придётся слушать по три проповеди каждое воскресенье и навеки запретят пить, играть, блудить и грешить». Один вечер мы вдвоём с отцом просидели в нашем пабе, не дождавшись ни одного покупателя. Видите ли, сэр, каждый моряк от Шадуэлла до деревни Степни так боялся священников, обличющих его с кафедры, и солдат–фанатиков, стоящих за спиной у священников, что не решался выпить на виду у всех. И отец сказал мне, сэр: «Кит, мальчик, если я проживу достаточно, чтобы увидеть всего одно, пусть это будет день, когда Англия снова получит своих истинных и праведных королей».

Такие откровения не были редкостью в те дни: люди избегали расписываться в симпатии к старым порядкам, когда богобоязненные фанатики и их приспешники, воины в шлемах–черепахах, судили, как людям следует жить. И как правило, кривили душой. Но глядя на Кита Фаррела, я знал, что он говорил правду. Невозможно было усомниться в честности этих ясных голубых глаз и в чистоте души, что светилась за ними. Мы недолго посидели в тишине, и я почувствовал зависть к Киту. Я позавидовал тому, как хорош он в своём деле — мне тоже хотелось бы безошибочно двигаться по кораблю, исправляя то, что плохо работает, и улучшая то, что и так хорошо. И я завидовал тому времени в пивной Фаррелов, которое он провёл с отцом. Его отец оставался рядом, пока Киту не исполнилось тринадцать — он почти стал мужчиной; моего же не стало, когда мне исполнилось всего пять — и я был ещё ребёнком.

— И есть ещё кое–что, — вдруг сказал он.

— Что?

— Обстоятельство, убедившее меня оставить «индийца» и присоединиться к вам в этой экспедиции. Я про день гибели «Хэппи ресторейшн», сэр. Про то, что мы сказали друг другу в форте Кинсейла. Я дал вам обещание, капитан Квинтон, — тихо проговорил он. — Как и вы мне. А Фаррелы тоже держат обещания.

— Боюсь, что буду плохим учеником, мистер Фаррел, — сказал я после минутного раздумья. — Не уверен, что сердце моё лежит к этому делу. Честно говоря, мои мечты всё ещё о другом — о назначении в конный гвардейский полк, по меньшей мере. — Я глянул на растянувшуюся вдаль слева от меня водную гладь, ставшую под вечерним солнцем цвета олова и фиалки. Прекрасный вид. Я повернулся, чтобы посмотреть Киту прямо в лицо. — И многие на этом корабле возненавидят вас за особое положение, которое вы займёте в моей компании как учитель морского дела.

— Как и вас — за то, что завели любимчика, это ненавидят все моряки.

Мне вспомнился Вивиан. Поначалу отвлёкшись на своё горе он, казалось, стал суровее и холоднее с появлением Кита. Манеры его оставались безупречны, но этот презрительный взгляд было нелегко выносить.

— Но, как вы сказали, капитан, это всего лишь короткая миссия, — продолжил он, — и потом, команда слишком привязана к тени капитана Харкера, чтобы полюбить вас, как бы вы ни старались. Я принесу куда больше пользы королю и себе самому, если помогу вам стать хорошим моряком, а вы мне — учёным человеком, нежели буду искать признания на нижней палубе. Или на шканцах.

Выстрелила вечерняя пушка, обозначая начало ночной вахты и время гасить все фонари и свечи. Когда Кит вернулся к беседе, его тон был серьёзным, но осторожным.

— Сэр, могу ли я говорить начистоту?

— Мне казалось, вы это и делали, мистер Фаррел, — сказал я, смеясь и одновременно тревожась от того, что может последовать. — Конечно же. Услышать искренние слова от того, кому можешь доверять — это большая редкость.

Он замолчал на минуту, взвешивая слова так тщательно, как было под силу человеку с его образованием.

— Сэр, — вымолвил он задумчиво. — Много спорят, кто лучше подходит для командования флотом короля: джентльмены–капитаны или морские волки. Я уже заметил, что мистер Лэндон только о том и говорит в ваше отсутствие и завидует вашему положению. — Я кивнул, поскольку угрюмо–враждебный штурман не делал из этого тайны. — Вот как мне это представляется. Сторонники морских волков скажут, что джентльмен не знает моря и не сможет повести людей за собой, поэтому должен предоставить навигацию штурману. Они будут настаивать, что джентльмен–капитан слишком строг к своей команде. Заметят, что джентльмен не в силах рекомендовать хороших офицеров, потому что не понимает их работу, а значит, офицеры могут ввести его в заблуждение и таким образом обмануть короля. — Это было слишком похоже на правду, чтобы оставить меня безмятежным, но мне хотелось узнать выводы Кита Фаррела, поэтому я ограничился кивком. — С другой стороны, морской волк выявит мошенника и сохранит счета в порядке, как утверждают его сторонники. Он будет заботиться о корабле и знать своих людей…

— Но, — воскликнул я, не сдержав тяжести грехов, возложенных на мои плечи, — несомненно, мистер Фаррел, кое–кто заметит, что ваш морской волк слишком уж близок с командой. Не говоря об отсутствии у него родословной и понятия о чести. Как может он уяснить, что честь военного корабля отличается от таковой простого «торговца»? К тому же, он не умеет вести себя в светском обществе. Представьте мистера Лэндона в роли капитана, обедающего вместе с великим магистром Мальтийского ордена или с королём Португалии, мистер Фаррел. Да он опозорится в первую же перемену блюд. Капитан королевского корабля должен быть благородным человеком, ведь это больше чем корабль — это воплощение самой Англии.