— Чёртово безумие, — пробормотал Финеас Маск. — Они посчитают вас слабым. Слабым, мягкотелым и богатым. Я приду будить вас завтра и найду с перерезанным горлом. Тогда они придут за мной. И перережут горло мне, и кровь Маска растечётся по всему полу. По палубе, я хотел сказать. Кровь Маска, уносимая волнами. Ой–ёй…

Я знал, что Маск совершенно неправ, и его желчь больше от обиды, что монета Квинтона попала не в его просторные карманы, как это случалось много раз прежде. Я же, скорее, был доволен собой и не сомневался, что этот поступок вознёс меня в глазах команды. Барская щедрость: я видел бессчётное число раз, как мой брат демонстрировал подобное великодушие в домах бедняков вокруг Рейвенсдена, и был по опыту знаком с добрым расположением, которое оно вызывало. И возможно, если капитан Мэтью Квинтон не способен заслужить уважение своей команды, то может купить его.

В это время на палубе появился Джеймс Вивиан. Он осмотрел сцену с презрительным видом, произвёл вычисления относительно ветра, прилива и курса с посрамившей меня лёгкостью и отдал мне приветствие.

— Что ж, капитан. Ветер заходит к носу, поэтому двигаться будет несколько труднее, чем раньше. — И неожиданно он улыбнулся так добродушно, что я не мог не ответить ему тем же. — Вести о нашем прибытии сейчас уже на Лоствитиельской дороге. К ночи весь Корнуолл будет знать. Лодки станут выходить из каждой гавани отсюда до Силли, что задержит нас ещё больше.

Так и оказалось. Ещё шесть лодок вышли из Полперро и дюжина из Фоуи, где мой отец сражался в последней большой битве, выигранной королём Карлом Великомучеником. Это было грандиозное сражение — в сорок четвёртом году, когда главнокомандующему армии Парламента, знаменитому графу Эссекс, пришлось поспешно спасаться по реке Фоуи на жалкой плоскодонке. Теперь о нём забыли, конечно же. А всё новые лодки приветствовали нас в Меваджисси, Горране, Верьяне и Джеррансе. Вивиан оставался на палубе, смакуя названия каждой деревушки и рыбацкого поселения, будто поэт, читающий сонет.

В такой близости к родному берегу он стал счастливее, почти как гордый хозяин, расхваливающий свой дом гостю из провинции. И это, безусловно, была его земля. Мы слышали траурные колокола по Джеймсу Харкеру в каждой церкви вдоль берега. Снова я почувствовал себя презренным чужаком, самозванцем на корабле, всё ещё управляемом мертвецом.

Наконец, мы добрались до гавани Фалмута, приветствуя круглый угрюмый замок Пенденнис, надёжно разместившийся на возвышенности, последнюю крепость во всей Англии, до конца стоявшую за подлинного короля в минувшей войне. Позади замка мы увидели четыре наших «ост–индийца» на якоре, два «больших голландца», идущих в Левант, флотилию низеньких грязных угольщиков из Уэльса с топливом для корнуольских очагов, и не менее двух десятков мелких лодок, направляющихся к «Юпитеру». В каждом порту, и особенно в Фалмуте, следовали новые известия о рождениях, смертях и изменах, пока, похоже, все присутствующие на корабле не узнали о положении дел в своих семьях. Даже брат Джеймса Вивиана приплыл по реке Хелфорд на собственной лодке и пробыл у нас на борту около часа, поделившись новостями о грядущей свадьбе их сестры с золотушным и якобы бессильным в постели наследником ирландского виконта. Я увидел своего лейтенанта в другом свете, полным смеха и безудержного веселья в компании брата.

Уже после того как старший Вивиан отчалил, и мы огибали землю, что называлась, по словам Кита Фаррела, мысом Менакл, Вивиан пришёл в мою каюту. Загадочный француз Роже Леблан уже был здесь, явившись починить дыру в дамасской портьере. Я надеялся завязать с ним разговор, желая больше узнать об этом человеке, который, по–моему, не был ни портным, ни матросом. Но тут послышался новый стук в дверь, и Вивиан вошёл, добавив тесноты в маленькой каюте.

— Поздравляю, сэр, — сказал я, — с новостями о вашей сестре: хорошая партия, мистер Вивиан.

Но мысли Джеймса Вивиана, казалось, витали далеко от рассказов брата. Он повернулся ко мне с мрачным и озадаченным видом.

— Сэр, один из матросов получил весьма странное известие. Оно может быть связано с убийством моего дяди.

После отплытия из Спитхеда Вивиан не заговаривал о смерти Джеймса Харкера. Собственное расследование в Портсмуте заметно ослабило его убеждённость в том, что произошло жестокое убийство. Более того, он был поглощён работой на корабле, доказывая капитану, что является лучшим моряком из нас двоих.

— Кто именно? — спросил я.

— Алан Трегертен, сэр. Он из Сейнт–Джаста в Розленде. Как и Пенгелли, дядин слуга, выполнявший роль клерка.

— И?

— Жена Трегертена передала ему сообщение, сэр. Не кто иной как окружной судья приезжал повидать жену Пенгелли. Он сказал ей, что труп Пенгелли нашли на обочине дороги из Портсмута в Саутгемптон, возле старого аббатства Титчфилд. Заколот, сэр. Но законники из Хэмпшира полагают, что перед этим его связали и пытали.