Письмо к Максу Шахтману.

6 ноября 1939 г.

Дорогой товарищ Шахтман,

Я получил стенограмму вашей речи 15 октября*, которую вы мне послали и я её конечно прочел со всем вниманием, которое она заслужила. Я нашел в ней много замечательных идей и формулировок, которые находятся в полном согласии с нашей общей платформой, выраженной в основных документах Четвертого Интернационала. Но я не смог найти объяснения вашей критики по адресу нашей прежней позиции как якобы «недостаточной, неполной и устаревшей».

* Доклад Шахтмана был прочитан на собрании членов Социалистической Рабочей Партии округа города Нью-Йорк. На этом собрании было прочитано два доклада: 13-страничный рапорт Кэннона и 22-страничный рапорт Шахтмана. Оба были напечатаны во внутренней дискуссионной брошюре Internal Bulletin, Vol. II, No. 3, изданной 14 ноября 1939 г /И-R/.

Вы пишете: «Именно конкретность событий, отличающихся от наших теоретических гипотез и предвидений, изменяет ситуацию» (стр. 17). Но к сожалению вы говорите о «конкретности» настолько абстрактно, что я не вижу, в каком смысле она изменяет ситуацию и какие политические выводы нужно сделать из этих изменений. Вы ссылаетесь на некоторые примеры из прошлого. Согласно вам, мы «видели и предвидели» извращение Третьего Интернационала (стр. 18); но лишь после победы Гитлера мы сочли нужным провозгласить Четвертый Интернационал. Этот пример неверно сформулирован. Мы предвидели не только лишь извращение Третьего Интернационала, но и возможность его возрождения. Лишь германский опыт 1929-33 гг. убедил нас что Коминтерн обречен на гибель и ничто не сможет его возродить. Но тогда мы фундаментально изменили свою политику: вместо Третьего Интернационала мы провозгласили Четвертый.

Но мы не пришли к тем же выводам в отношении советского государства. Почему? Третий Интернационал являлся партией, коллекцией людей на основе идей и методов. Эта коллекция стала настолько фундаментально враждебной марксизму, что мы были вынуждены отбросить все надежды возродить ее. Но советское государство является не просто идеологической коллекцией; это комплекс общественных учреждений, которые продолжают существовать несмотря на то что идеи бюрократии к настоящему времени почти полностью противоречат идеям Октябрьской Революции. Именно поэтому мы не оставили надежду возродить советское государство через посредство политической революции. Думаете ли вы, что мы должны изменить это отношение сейчас? Если нет — а я уверен что вы этого не предлагаете — то где же это фундаментальное изменение, произведенное «конкретностью» событий.

В связи с этим вы цитируете лозунг независимой Советской Украины, который, я с удовлетворением констатирую, вы поддерживаете. Но вы добавляете: «Насколько я понимаю нашу основную позицию, мы всегда были против тенденций сепаратизма в Федеративной Советской Республике» (стр. 19). Вы здесь видите фундаментальное «изменение линии». Но: 1) лозунг независимой Советской Украины был выдвинут до Советско-Германского Пакта; 2) этот лозунг есть лишь применение в сфере национального вопроса нашего общего лозунга о революционном свержении бюрократии. Вы с таким же правом могли бы сказать: «Насколько я понимаю нашу основную позицию, мы всегда противились восстаниям против советского правительства». Конечно, но мы изменили эту позицию несколько лет тому назад. Я не понимаю, что новое вы предлагаете сейчас.

Вы ссылаетесь на вход Красной Армии в 1920 году в Польшу и Грузию и продолжаете: «Ну, если в ситуации ничего не изменилось, то почему большинство не предлагает приветствовать вход Красной Армии в Польшу, в Прибалтику, в Финляндию…» (стр. 20). В этой ключевой части вашего доклада вы устанавливаете что между 1920 и 1939 годами произошло «что-то новое». Конечно! Новая обстановка — это банкротство Третьего Интернационала, перерождение советского государства, развитие Левой Оппозиции и создание Четвертого Интернационала. Эта «конкретность событий» произошла именно между 1920 и 1939 годами. И эти события достаточно хорошо оправдывают изменение нашего отношения к политике Кремля, включая и его военную политику.

Вы кажется забываете, что в 1920 году мы поддерживали не только действия Красной Армии, но и действия ГПУ. С точки зрения нашей оценки государства нет принципиального различия между Красной Армией и ГПУ. Их деятельность не только тесно связана, но вообще сплетается. Мы можем сказать, что в 1918 году и в последующие годы мы приветствовали ЧК и её борьбу против российских контрреволюционеров и империалистических шпионов, но в 1927 году, когда ГПУ начало арестовывать, ссылать и расстреливать настоящих большевиков мы изменили нашу оценку этого учреждения. Этот конкретный поворот произошел по крайней мере за 11 лет до Советско-Германского Пакта. Поэтому я поражен когда вы иронически говорите об «отказе (!) большинства занять ту же самую позицию сегодня, как и наша общая линия в 1920 г….» (стр. 20). Мы начали изменять свою линию в 1923 г. Мы продолжали изменять её поэтапно, более или менее согласно объективным развитиям. Решающий поворот этой эволюции произошел для нас в 1933-34 гг. Если мы не видим, какие именно фундаментальные изменения вы предлагаете в нашей политике, то это вовсе не значит что мы вернемся обратно к 1920 году!

Вы особо настаиваете на необходимости отбросить лозунг безусловной защиты СССР, которому вы придаете интерпретацию неограниченной поддержки каждого дипломатического и военного действия Кремля, т.е. Сталина. Нет, мой дорогой Шахтман, такая интерпретация не соответствует «конкретности событий». Уже в 1927 году мы провозгласили в Центральном Комитете: «За социалистическое отечество? Да! За сталинский курс? Нет!»*. Дальше, вы кажется забыли о так называемом «тезисе о Клемансо», который говорил, что в интересах настоящей защиты СССР пролетарский авангард может прийти к необходимости сместить правительство Сталина и назначить вместо него новое руководство. Это было провозглашено в 1927 г.! Спустя пять лет мы объяснили рабочим что это изменение правительств может осуществиться лишь в форме политической революции. Итак, мы решительно отделяем нашу защиту СССР как рабочего государства от бюрократической защиты СССР. А вы придаете нашей прошлой линии значение безусловной поддержки дипломатических и военных действий Сталина! Позвольте мне сказать, что это является ужасным искажением всей нашей позиции, не только со времени создания Четвертого Интернационала, но с самых начал Левой Оппозиции.

* «Сталинская школа фальсификации», Москва, изд. Наука, 1990, стр. 179 /И-R/.

Безусловная поддержка СССР означает именно, что наша политика определяется не действиями, маневрами и преступлениями кремлевской бюрократии, а лишь нашим пониманием интересов советского государства и мировой революции.

В конце вашего доклада вы цитируете формулу Троцкого о необходимости подчинить защиту национализированной собственности в СССР интересам мировой революции, и продолжаете: «Итак, я понимал нашу позицию в прошлом в том смысле, что мы резко отрицаем возможность конфликта между этими факторами… Я никогда не понимал под нашей прошлой позицией, что мы подчиняем первое второму. Насколько я понимаю английский язык, это определение подразумевает что между ними есть или может быть конфликт» (стр. 37). И из этого вы делаете вывод о невозможности сохранять лозунг безусловной защиты Советского Союза.

Этот аргумент основан по меньшей мере на двух ошибках. Как и почему интересы сохранения национализированной собственности могут прийти «в конфликт» с интересами мировой революции? Вы молчаливо заключаете что кремлевская (не наша) политика защиты может встать в противоречие с интересами мировой революции. — Конечно! На каждом шагу! В полном смысле! Но наша политика защиты не обусловлена политикой Кремля. Это — первая ошибка. — Но, говорите вы, — если противоречия нет, то зачем же нужно подчинение? — Это — второе недоразумение. Мы должны подчинять защиту СССР мировой революции в том смысле, что мы подчиняем частное целому. В 1918 году во время нашей полемики с Бухариным, настаивавшем на революционной войне против Германии, Ленин ответил примерно так: «Если бы в Германии сейчас произошла революция, то тогда мы были бы обязаны вести войну, даже рискуя поражением. Германская революция важнее нашей и мы должны, если придется, пожертвовать Советской властью в России (временно), чтобы помочь ей победить в Германии». Стачка в Чикаго может быть безрассудной в настоящий момент, но если эта стачка подтолкнет к всеобщей национальной стачке, то рабочие Чикаго должны подчинить свои интересы интересам класса в целом и объявить забастовку. Допустим, что СССР вступила в войну на стороне Германии. Германская революция, конечно, поставила бы под угрозу немедленные интересы СССР. Посоветуем ли мы в этой ситуации германским рабочим не выступать? Коминтерн конечно так им и скажет, но не мы. Мы скажем им: «Мы должны подчинить интересы защиты Советского Союза интересам мировой революции».