Поход

Вечером 2 ноября 1942 года бригада двинулась на разгром станции Пригорье. Почти до самой Вороницы путь проходил лесом. В воздухе кружились одинокие снежинки. Погода на этот раз была союзницей партизан — ночь ожидалась сухая и темная. Я шагал рядом с Коротченковым в середине колонны и с благодарностью думал об Архангельском. Он внимательно отнесся к нашей с Винокуровым просьбе, умело помог выйти из создавшегося положения.

Архангельский приехал к лазовцам через день после нашей встречи в лагере бригады Данченко. Накануне он вызвал к себе Коротченкова и познакомился с планом операции. Появившись в штабе, Архангельский приветливо поздоровался, принялся расхваливать землянку.

— Ну и молодцы лазовцы, какое помещение отгрохали! Не землянка, а целый дом!

— Долго здесь собираемся жить, — довольно ответил Кезиков.

— Это хорошо… Но я в обиде на вас, Григорий Иванович! Готовите интереснейшую операцию и держите от меня в секрете!

— Да мы не все до конца решили…

— Задумано замечательно, — продолжал Архангельский, сделав вид, что не расслышал Кезикова. — Смело, дерзко, именно по-партизански! Я, как узнал, немедленно связался с начальником штаба Поповым. Он полностью одобрил намерение лазовцев и приказал помочь вам. С планом операции я знаком. О том, какая требуется помощь, тоже примерно знаю. Вот и документ уже подготовлен. Посмотрите, пожалуйста.

Кезиков взял исписанный четким, убористым почерком лист и стал внимательно читать…

В помощь нам из 2-й Клетнянской бригады придавалась рота из батальона Шевцова для подрыва мостов и рота из батальона Толочина для отвлечения сещинского гарнизона.

Кезиков ни словом больше не обмолвился о своих сомнениях и безропотно принял план похода на Пригорье.

Закипела работа. Командира бригады будто подменили. Он внимательно следил за подготовкой батальонов, подразделений разведки, диверсионной службы, санчасти. Но довести дело до конца ему не пришлось. За несколько часов до выхода бригады Кезикова свалили острые боли в желудке, он вынужден был остаться в лагере, а руководство операцией возложили на Коротченкова…

После недолгой задержки на переправе через Вороницу колонна безостановочно двигалась по маршруту и за час до рассвета остановилась на отдых на опушке леса у деревни Максимково.

Часа за два до начала второго этапа марша Коротченков собрал командиров и политработников, еще раз предупредил о трудностях предстоящего пути, попросил побеседовать с каждым партизаном.

С наступлением полной темноты снова двинулись в путь. Впереди шли начальник разведки Алексей Данильченко и политрук роты 2-го батальона Кондрат Михайлович Соловьев, отлично знавший местность. Много лет до войны он был здесь председателем сельского Совета, изучил каждую деревню, каждую дорожку и стежку. Память не изменила Соловьеву. Он уверенно вел за собой партизан.

Штаб находился, как всегда, в середине колонны. Как ни всматривался я в темноту, как ни прислушивался, не уловил ни одного подозрительного звука. Но колонна вдруг остановилась. Спустя минуту тронулась, продвинулась на пятнадцать-двадцать метров и снова стала. Так повторялось несколько раз. Коротченков сделал шаг в сторону и быстро пошел вперед. Я поторопился за ним. Вскоре мы узнали причину остановки: путь преграждал глубокий овраг, по дну которого журчал ручеек. Партизаны без труда перепрыгивали через ручей. Но никто не подымал, что секунды, затрачиваемые на прыжок, в конечном счете вызовут потерю многих драгоценных минут.

Коротченков приказал пересекать овраг одновременно в нескольких местах, и дело пошло быстрее.

— Времени в обрез! — торопил он каждого.

Лишь на исходе ночи сделали небольшую остановку, чтобы разведать переход через Брянское шоссе.

На востоке уже занималась заря, когда голова колонны приблизилась к железной дороге. Все более отчетливо слышались звуки приближавшегося со стороны Рославля поезда. Наших подрывников так и подмывало устроить ему встречу. Заразившись их настроением, капитан Клюев попросил разрешения атаковать эшелон.

— Остыньте, капитан! — сурово ответил Коротченков. — Дело сейчас не в этом эшелоне!

Не успел скрыться красный огонек хвостового вагона, мы устремились через насыпь. Чтобы не оставлять следов, разостлали плащ-палатки. Подразделение, замыкавшее колонну, собрало потом плащ-палатки и замаскировало оставленные кое-где следы.

Никем не замеченные, лазовцы углубились в болотистый лес и, повернув под прямым углом, двинулись параллельно железной дороге к Пригорью.

Над лесом уже поднялось солнце, когда наконец был разрешен долгожданный отдых. Место, где расположилась бригада, представляло собой сухой остров среди болота, заросшего лозняком и орешником. Коротченков сориентировался по карте. Сомнений не было: Соловьев привел нас туда, куда было приказано. В семи километрах должно быть Пригорье. И все же начальник штаба послал разведчиков проверить, так ли проходят ближайшие дороги, как показано на карте. Окончательно убедившись в правильности местоположения бригады, Коротченков приказал выставить охрану и разрешил на час развести небольшие костры, чтобы приготовить пищу и немного обсушиться.

— Ну что, комиссар, пора и нам отдохнуть, предложил он, укладываясь на плащ-палатку под одиноким старым дубом.

Я прилег рядом и с удовольствием вытянул затекшие ноги. В памяти всплыл эпизод из студенческой жизни, связанный с Пригорьем. Я рассмеялся.

— Чему смеешься? — удивился Тимофей Михайлович.

— Вспомнил, как из Пригорья в Рославль благодаря балалайке проехал.

— Интересно!

— Да как тебе сказать… Ну ладно, слушай.

— Приехал я в Рославль учиться в медицинском техникуме. Сдружился с пареньком из Жарыни. Оба были самые молодые и низкорослые из первокурсников. А еще — оба любили балалайку. Надумали однажды съездить к родным приятеля на выходной, благо встретили попутную машину из совхоза. Прихватили, конечно, с собой балалайку. Денек погостили, надо возвращаться. Вышли на шоссе — никто не сажает. Решили податься на станцию. Пассажирского поезда ждать очень долго, да и платить за проезд было печем. А тут подошел товарняк.

Чем не транспорт? Вскочили на свободную тормозную площадку, притаились. В общем, не повезло. Поезд стоит и стоит. А мы уже не дышим от страху. И, знаешь, заметили нас, голубчиков. Кондуктор заметил. Сердитый такой, усатый. «Слезайте — и все!» Что делать? Тут меня и осенило. Взял у дружка балалайку, ударил по струнам. Кондуктор заулыбался. А я знай нажариваю частушки! Не помню уже, сколько продолжалась эта самодеятельность. Однако до Рославля доехали на том самом товарном.

— Ты, значит, знаком с Пригорьем, — улыбаясь, сказал Коротченков, выслушав рассказ. — Ну что ж, сегодня мы немцам тоже устроим музыку на станции.