Старик заплакал тоненьким, жалобным голосом, раскрыв беззубый рот, все тело его начало вздрагивать, и цепи стали издавать слабый звон.

Три брата продолжали стоять неподвижно, вслушиваясь в его странные слова — здравые суждения, перемешанные с бредом и безумием. Петр смотрел на отца с растроганным видом и жалостью, Василий с выражением одного глубокого удивления, а на бледном лице Парамона отражался глубокий сарказм, царивший в его душе. Полюбовавшись видом плачущего старца, младший сын его выступил вперед и сказал:

— Несуразно говорите все, родитель почтенный. Бог челобитной не примет от беглого каторжника, я уж знаю… Потому пророк я божий… Что думаете? Хорошие законы даю людям, — болтаете зря на пророка, и за это как бы вас Создатель не прицепил за белую бороду к рогам Сатаны, — так и будете носиться с ним. Магомет второй, вот кто я… а что кровь льется — один пустяк это… Сам отец небесный пьет ее из золотой чаши, такой большой, как море, и ангелы в это время поют: свят-свят-свят…

Оба брата невольно содрогнулись, так как эти кощунственные слова усиливались необыкновенно глумливым тоном Парамона и выражением злого сарказма, отразившегося на его бледном лице.

Отодвигаясь маленькими шагами от Парамона, старец, с испуганным и плачущим лицом жалобно заговорил:

— Что ты за человек? Кто такой? Не сын ты мой. Я пожалуюсь… Я не хочу… Моя баба не должна была шептаться с дьяволом, чтобы обдуть меня: я знаю, ты вышел рогами вперед и разорвал ей утробу… Что ты сделал с Зеленым Раем?.. Ты ударил рогами в мое сердце и просверлил мозг, потому что я в безумье поднял нож, и вот свобода Зеленого Рая лежит, как красная тряпка, — в крови… Намажь свое лицо кровью, слышишь: будут бежать от лютого зверя… А то сладко поешь… Не надо надевать совесть на уши, как колпак с колокольчиками… Разрезать совесть на кусочки, посолить ее и съесть — для тебя забава, а на земле — пожар… сколько ни падает слез с неба, не залить его… Спрячь свои клыки в брюхо, — я говорю тебе… Эй, прочь! Дай дорогу… Я арестантик у Бога… Таким и предстану на небо… с цепями… Помилуй меня, Господи… Нет, я должен закричать в Зеленом Раю: пожалейте старца Демьяна, пожалейте, пожалейте!..

С испуганным, плачущим лицом и размахивая руками, он побежал к двери. Парамон, ступив несколько шагов, охватил его шею руками и слащавым голосом заговорил:

— Стой, родитель почтенный… А то вы народ мой взбунтуете… Арестант подлинно, и мы вас свяжем…

— Отпусти-ка родителя… задушишь никак, слышь, — сказал Василий, положив руку на его плечо и глядя ему в глаза.

— Пусть идет, — сказал Парамон, страшно побледнев, и в его глазах, казалось, сверкнули две злые змеи.

Старик убежал, звеня цепью, а Парамон и Василий пристально уставились в глаза друг друга. Вдруг «пророк», сделав страшное усилие над собой, засмеялся и сказал:

— Васенька, милый, что так смотришь на меня пристально… Думаешь, осерчал я… Куда там!.. Против тебя никаких ножичков на сердце не держу… Ну-ну, смотри…

Он опять стал смеяться ласковым смехом; только смех с каким-то зловещим звуком вылетал из его дрожащих губ, и зрачки его глаз уставились на горло Василия.