Он взволнованно поднялся с места, как бы приготовляясь бежать, но вдруг, приложив руку ко лбу, задумчиво стал смотреть на мертвого.
— Нет, миленький, я тебя не оставлю, — воскликнул он, падая снова на тело мертвеца, и слезы опять полились из его глаз ручьем. — Люди, смотрите, смотрите, здесь были глаза, их выклевал коршун, здесь было его сердце, а теперь остановил его злодей, убийца, палач… навсегда, навсегда… Я помню, у него было молодое, гибкое тело и добрые, кроткие глаза… Потух свет его, а это тело, смотрите, как оно исполосовано, избито, облито кровью и неподвижно, как камень… Люди, что же вы не плачете, а? Разве у вас нет глаз, чтобы плакать?.. Ведь это палач вырвал из вашего сердца кусок мяса… а, как думаете? Свободу облили кровью, и вот ее здесь труп. Как можно не плакать! Так пусть же деревья плачут, пусть ветер плачет и поет песню, пусть с неба падают слезы и омоют его раны…
Он упал головой на труп и затих и, как бы в ответ на его слова, кто-то зарыдал.
Старик поднял голову, уставив зрачки грустных глаз на Сусанну, которая, стоя на коленях со свешенной на грудь головой, горько плакала. Все тело ее вздрагивало от рыданий, и по золотистым нитям волос, падающих с головы по лицу к земле, катились слезы, точно сверкающие дождевые капли на ветвях плакучей ивы.
— Дитя мое, кто ты такая? Не отвечай… Я тебя узнаю… Ты ходила по небу, когда я с Осипом сеял хлеб… Между прочим… чего ты плачешь… Плохо в Зеленом Раю… Пахнет кровью наша земля… Между прочим, я, арестантик, должен собираться в дорогу… Через воздух, значит, к звездочкам… Обо всем отрапортую ангелам… я, ваше высокородие, основал Зеленый Рай… да вот его волк слопал… Не обессудьте арестантика… довольно били его на земле… Между прочим, мне пора на небо… Прощайте, детки мои, прощайте, детки мои…
Лежа на траве с запрокинутой, лежащей затылком на груди мертвеца головой, он стал вытягиваться, вздрагивая всем телом и глядя на небо.
— Помирает прадед-то наш, пойти начальникам сказать, — шепотом проговорил кто-то, и некоторые стоящие здесь повернулись было, чтобы уйти, как вдруг откуда-то показался великан в изорванной одежде, страшно обросший волосами, и с волочившейся цепью на ноге. В руке его была дубина и, перебегая поляну, он моментами приостанавливался, угрожающе помахивая ею над головой. Бежавшие за ним, чтобы его схватить, Герасим-Волк и Варсоний, добежав до группы людей, остановились, удивленно глядя на умирающего старца.
— Вавиленька, милый, беги, беги, утекай как можешь скорее! — раздался голос и на поляне показалась высокая фигура Оксаны. Не обращая внимания на стоящие группы людей и глядя только на Варсония и Герасима-Волка, она с негодованием проговорила: — Ах вы, бесстыдные люди! Прислужники черта вы этакие, без чести и совести. Вы злые волки, когда бежите за слабым, и лижущие руки псы сильным злодеям нашим. Что вы гонитесь за человеком, ни в чем не виновным, по лесу, как за оленем стая волков… В лесу и звери имеют норы свои и птицы гнезда, а нам негде от вас спрятаться…
Слезы брызнули из ее глаз, и она произнесла последние слова рыдающим голосом. И доброе лицо ее дышало такой грустью, и в осанке ее высокой фигуры было такое благородство, что присутствующие, отведши свои взоры от лица умирающего, стали смотреть на Оксану, а Сусанна, стоя на коленях, зарыдала еще сильнее, и чуть слышным шепотом произнесла:
— О, сильный мой невидимый муж, видишь, какая я слабая, видишь… мне всех жаль… не могу я сладить со своим сердцем…
— Молчи, молчи, — угрюмо глядя на Оксану, проговорил Варсоний, в душе которого происходила борьба совести с желанием исполнить волю начальников и сделаться самому бюрократом. Один Герасим-Волк, оставаясь спокойным и с животным смехом глядя на Оксану, ворочал в своих пальцах дубину, так что она вертелась, как мельничное крыло.
— Га-га!.. Ты, я вижу, одной масти с ним, и я бы вас обоих готов поволочить на веревках к сатане в огонь… Ты такая проклятая, что даже не видел я, чтобы хотя пила российское вино или плясала перед богом… а его такие веселят высокие девки… я сам, Герасим-Волк, сцапаю тебя, поломаю косточки и съем…
В глазах его сверкнуло плотоядное пламя, и Варсоний, приказав ему молчать, угрюмо сказал Оксане:
— Вы оба не почитаете бога, и я не видел, чтоб ты плясала когда-нибудь…
— Я только Богу молюсь, Который на небе, а ваш бог — деревянное пугало…
— Как ты сказала? Как?!.. — воскликнула Сусанна, вскакивая с колен с лицом, сразу сделавшимся белым, как белый воск, и с глазами, загоревшимися негодованием. В этот же момент все увидели, что в руке ее сверкнул маленький кинжал. «Прости, великий, прости, что жалела эту поносительницу твою… О, ты теперь вошел в меня, вошел, ибо чувствую, как ты подымаешь руку мою».
С этими мыслями, пробежавшими в голове, «жена бога» в несколько прыжков подскочила к Оксане, блистая над головой кинжалом.
Оксана, удивленно и испуганно глядя на нее, твердо ответила:
— Кукла деревянная он, и Бог, Который в небе, накажет вас всех, что вы убиваете людей за чучело…
— Умри лучше! — дико вскричала Сусанна, мраморно-белое лицо ее казалось озарившимся светом сверкнувших из голубых глаз молний, и в один прыжок она подскочила к Оксане, устремляя на нее кинжал.
— Я тебя боюсь, ты безумная! — И с этими словами Оксана испуганно побежала от нее по направлению к толпе.
— Не уйдешь ты от стрел грозного бога…
Сусанна побежала за ней с поднятым кинжалом и, едва ее жертва добежала до группы изумленно смотрящих на все это людей, ударила кинжалом в ее спину. Оксана, не издав и звука, повалилась на лицо мертвой, и по спине заструилась кровь.
И воцарилась тишина, и эта тишина была изумление, и в этой тишине чувствовался ужас. Ужас отражался на лицах людей, глаза которых неподвижно уставились на убийцу. И умирающий старец, ужаснувшись наступившей мертвой тишины, оторвавшись от неба, уставил зрачки своих потухающих глаз на убийцу.
Она стояла в оцепенении своего дикого вдохновения с окровавленным, поднятым в ее руке кинжалом, и глаза ее неподвижно смотрели на рану на спине убитой с текущей из нее кровью. И по мере того, как шло время, ярко светящиеся глаза ее начали тухнуть, как море, по которому проносятся тени, по лицу стала пробегать нервная дрожь, и вдруг, роняя кинжал, она упала на землю и истерически зарыдала. Тело ее вздрагивало и подымалось кверху, и пальцы рук, простертых над головой, конвульсивно рвали траву и вцеплялись в землю.
И среди мира природы ничего не было слышно, кроме крика рвущегося в мучениях человеческого сердца.
Зрачки умирающего, не отрываясь, смотрели на рыдающую убийцу, и он прошептал прерывающимся голосом:
— Дитя мое…
Сусанна подняла голову.
— Зачем ты убила эту девушку?
Пытаясь что-то сказать, она только задвигала головой: слезы сдавливали горло, не позволяя говорить. Наконец изо рта ее жалобно вырвалось одно странное слово:
— Лай-Лай-Обдулай!..
Слово это дико и страшно прозвучало в воздухе, и опять наступила тишина. И умирающий, содрогнувшись в предсмертном трепете и устремив глаза на небо, в тяжелом недоумении прошептал:
— Лай-Лай-Обдулай… кто это, кто?..
Он смотрел потухающими глазами на небо с выражением мучительного недоумения, и его губы что-то шептали. Там, вверху, была вечность, и оттуда с голубой бездны смотрела вечная тайна, но никакого Лай-Лай-Обдулая. И, складывая коченеющие руки на груди и вытягивая ноги с зазвеневшими цепями на них, он все продолжал смотреть на небо, и, желая разрешить причину ужаса жизни, он со страшным предсмертным сарказмом еще раз повторил, как бы жалуясь Богу:
— Лай-Лай-Лай!..
Сделавшиеся как бы стеклянными, глаза его с выражением мучительного вопроса смотрели на небо, но молчало небо, храня свои вечные тайны, а страшное слово «Лай-Лай-Обдулай» снова прозвучало в воздухе из уст всех присутствующих, и на лицах их был ужас. И казалось, что слово это отозвалось в дуновении ветра, в крике пролетающего над землей орла и в шепоте еще кого-то, парящего под небом. И это было страшное слово, потому что в нем слышался отголосок звона всех цепей, которыми оплетали человечество, потому что в нем слышались стоны и вопли гонимых, преследуемых учеными, судьями и палачами, в нем звучали слезы убиваемых, все травли, которые воздвигал брат на брата, и в нем слышалось торжество победителей, приготовляющих виселицы и оттачивающих ножи. Разгадка всей этой ужасной трагикомедии человечества не в злой воле Сатаны и не в велениях Рока или каких-либо таинственных титанов, а в бессмыслице, покоряющей человечество, которую «пророк» Зеленого Рая назвал грозным Лай-Лай-Обдулаем.