— Александр Викторович, а почему там продолжается бой? — спрашиваю я.

— После узнаем, Михаил Леонидович. Думаю, что моя хитрость удалась — фашисты дубасят друг друга.

Проходит больше часа, а в Памжине все еще стреляют. С наступлением темноты мы трогаемся в путь.

На другой день от местных жителей узнаем, что произошло в Памжине. Гитлеровцы наш отход из деревни не заметили, и вражеские отряды, наступавшие с двух противоположных сторон, долгое время обильно поливали друг друга свинцовым дождем. Немцы и полицейские увезли с собой несколько десятков трупов, многие каратели были ранены.

Фашисты стали действовать против нас крупными подразделениями. Все чаще и чаще наши мелкие отряды и группы вынуждены были вести бой в невыгодных для себя условиях. Так случилось с группой Ганева. В лесах около совхоза «Ругодево» ее настигли каратели. Отбиваясь от наседавших фашистов, партизаны скрылись в лесу. Командир группы Ганев погиб в этой неравной схватке.

Вот и еще одного ветерана потеряла бригада, еще одна безымянная могила появилась на Псковщине. Отважным был человеком Ганев, мужественно встретил он и свой смертный час. Дрался до последнего вздоха, даже врагов изумил своей храбростью. Командир немецкого отряда приказал забрать у убитого Ганева оружие и документы, но не трогать боевой орден на его груди.

Сергунин, узнав о гибели Ганева, рассказал мне о последнем разговоре с ним. Будто предчувствуя что-то дурное, прощаясь с Иваном Ивановичем, Ганев сказал:

«Знаешь, Иван, полжизни отдал бы сейчас за полдня побывки дома. Так хочется посмотреть на дочурку Розу, поносить ее на руках. Деремся мы тут, как черти. Всякое может случиться. Пусть хоть по мимолетной встрече запомнит она своего папку».

Не суждено было состояться этой встрече… После гибели Ганева комбриг приказал стянуть отряды в одно место. На совещании он сказал командирам:

— Рейдировать будем по-прежнему всем гуртом, пока не удвоятся ряды наши и полки не заведем. А чтобы своим влиянием охватить побольше оккупированной территории, увеличим скорость передвижения. Мы должны появляться на коммуникациях врага и исчезать, подобно ночным призракам.

— Ночные призраки, — усмехнулся Исаев. — Гитлеровские щелкоперы нас даже с турецкими янычарами сравнивают.

— Это забавно. А откуда такие сведения? — поинтересовался Крылов.

Исаев вынул из кармана фашистскую газетенку, издаваемую в городе Дно на русском языке, и, копируя диктора, с немецким акцентом прочел: «Красные же партизаны это — зверье, остервенелое, головорезно-отважное, преступное, ненавидящее все, что только не Советская власть, коей они преданы с фанатичностью янычар… Они сами ищут боя и каждый из них сам по себе политрук».

— Го-ло-во-резно-отва-жное, — по слогам повторил Герман. — Не очень грамотно и не умно, а вот «сам по себе политрук» — почти верно. А наш Воскресенский все обижается — подавай ему политруков.

В плане Ленинградского штаба партизанского движения о действиях партизан в зимний период 1942/43 года третьим пунктом было записано: «3-й партизанской бригаде (тов. Герман) дислоцироваться в Порховском районе. Диверсионную работу проводить в Дновском, Порховском, Карамышевском, Славковском и Новосельском районах. Главное внимание сосредоточить на железнодорожном участке Псков — Торошино — Новоселье, Карамышево — Порхов — Дно и на участках шоссе Псков — Подборовье — Цапелька, Карамышево — Порхов». Штаб требовал «воспрепятствовать переброске живой силы, техники, вооружения, боеприпасов, горючего и продовольствия к линии фронта путем организации систематических железнодорожных катастроф, подрыва мостов, уничтожения придорожных линий связи, организации нападений из засад на обозы и транспорты противника».

Нелегко было решать эту боевую задачу. Генерал Шпейман увеличил число гарнизонов в районе железных дорог почти вдвое по сравнению с прошлой зимой. Не хватало подчас нам и взрывчатки. Не было донесения, посланного в штаб в Ленинград или в опергруппу в Валдай, где Герман не просил бы боеприпасов.

Мы делали все возможное, чтобы выполнить приказ штаба. Ежедневно Герман посылал группы партизан для диверсий на вражеских коммуникациях. Бойцы проходили по тридцать — сорок километров и редко возвращались, не выполнив задания. В один из метельных декабрьских дней группа Загребина взорвала вражеский эшелон в двух километрах юго-западнее города Порхова. Состав был большой — тридцать пять груженых вагонов. Группа Меньшикова пустила под откос в районе станции Подсевы полутоварный-полупассажирский воинский поезд. Было разбито сорок четыре вагона.

Если выполнение какой-нибудь операции срывалось, Герман не принимал никаких оправданий, винил всегда командиров отрядов и особенно штабных работников.

— Не удалось взорвать или не сумели? — сердито выговаривал он Крылову. — Чего больше: первого или второго? Учить людей нужно подрывному делу в условиях снежных заносов. Зима — это тебе не лето и осень, когда «подпалыв и тикай».

И партизаны-подрывники, да и не только они, по образному выражению Ситдикова, «садились за парту».

Учился и командный состав. Все крупные операции, которые проводила бригада, становились предметом живого обсуждения в нашей командирской семье. Герман строго взыскивал с тех, кто уклонялся от учебы. Он часто говорил нам:

— Шли лихие партизаны — это теперь просто песенные слова. Кроме лихости и маневра необходимы знания техники и тактики. От волочаевских дней сейчас на наше вооружение принята лишь песня, все остальное ново: и средства и методы войны.

Совершенствовались наша тактика и методы разведки. Комбриг особенно радовался, когда разведчикам удавалось добыть ценные сведения для фронта. А такое случалось теперь нередко. Так, например, 10 декабря 1942 года штаб Северо-Западного фронта получил от нас данные об огромных штабелях снарядов у шоссе Порхов — Дно, о переброске танков и орудий из Старой Руссы в Порхов и о начале строительства оборонительных сооружений в поселке Вышгород, где постоянно базировались охранные войска 16-й немецкой армии.

В канун нового, 1943 года за подписями Никитина и Гордина, нового начальника оперативной группы Ленинградского штаба партизанского движения при штабе Северо-Западного фронта, мы получили по радио приказание: «Всеми силами разведки проверьте передвижение войск противника от Ленинграда на юг через Псков. Организуйте круглосуточное наблюдение за железными и шоссейными дорогами Псков — Остров, Порхов — Дно».

Герман каким-то особым чутьем разведчика понял, что это необычная радиограмма. Он немедленно удвоил количество разведывательных групп на указанных в радиограмме коммуникациях. Когда Исаев усомнился, стоит ли отрывать сейчас людей от диверсионных заданий, комбриг ответил:

— Стоит, Андрей Иванович, стоит. На данном этапе для фронта это главное. И думаю, что неспроста порховско-дновская ветка интересует наше начальство. Очевидно, идет перегруппировка войск. И ленинградцы что-то замышляют.

Вскоре радио принесло весть о прорыве блокады Ленинграда. Мы радовались, — в этой победе была маленькая частица и наших трудов.

В начале февраля 1943 года бригада приступила к выполнению специального задания Военного совета Северо-Западного фронта. Требовалось нанести массированный удар по железной дороге Псков — Дно. План операции разрабатывался Германом вместе с Крыловым и прилетевшим специально для этой цели А. А. Тужиковым. Было решено в ночь на 8 февраля сделать налет на станцию Подсевы, схему которой добыл Николай Струнников.

Комбриг поручил выполнение выработанного плана отряду Ситдикова. Хотя Ситдиков в бригаде был всего лишь четвертый месяц, он успел проявить себя храбрым и исключительно исполнительным командиром. Если он говорил «есть!», то можно было не сомневаться — задание будет выполнено, несмотря ни на что.

Так случилось и на этот раз. Отряд свой Ситдиков подвел к станции незаметно. В 0 часов 45 минут в небо взвилась зеленая ракета. Партизаны с криками «ура!» бросились к станции. Стремительным натиском они сбили охранение и завязали бой у станционных построек. Был он скоротечным. Внезапность и стремительность удара решили исход дела в нашу пользу.