В итоге, через несколько часов, немного пошатываясь, с бледно-зеленым цветом лица, Богдан все же вышел из самолета. Никогда в жизни его не радовали так бетонные плиты аэродрома, как в этот раз. Он готов был упасть на них и целовать, как самое дорогое, что осталось в его жизни, и не потому, что вернулся на Родину, а потому, что вновь обрел твердую опору под ногами. Вместе с пассажирами этого рейса, он вошел в здание аэропорта. До этого Богдану дважды приходилось бывать в Москве. Первый раз он отправлялся отсюда в Варшаву, когда выезжал на стажировку. Второй раз вылетал в Берлин. Он любил и недолюбливал этот город одновременно. С одной стороны его поражали гордое величие столицы, ее архитектура и история, с другой стороны, бурная жизнь, суета и масштабы, при которых переезд из одного конца города в другой занимали полдня, просто пугали. В свое время родной Львов казался ему настоящим мегаполисом, но в сравнении с Москвой, он воспринимался, как уютный и провинциальный городок. Но даже не этот момент оставлял у Богдана негативный осадок от столицы, а скорее то, что приезжал он в Москву не отдыхать, а встречаться со своим руководством. На свете мало найдется людей, которые испытывали бы душевный комфорт от посещения властных кабинетов, где порой от одной беседы с высокопоставленным начальником или вредным чиновником, зависит твой дальнейший взлет по карьерной лестнице или безжалостное падение. Сташинский не был исключением в этом вопросе. Ему предстоял разговор с непосредственным руководителем отдела. Конечно, повод для встречи был для него благоприятным, но начальники, есть начальники, и никогда не знаешь, чем закончится общение с ними.

Не успел Богдан получить свои вещи, как к нему подошел молодой человек, ростом чуть выше среднего, худощавый в сером пальто и такой же шляпе. Быстрым движением, он вытащил из внутреннего кармана красную корочку удостоверения, и, не раскрывая его, также быстро спрятал обратно.

— Добрый день, — с радушной улыбкой на лице, поздоровался он. — Вы Александр Крылов?

— Да, — удивленно посмотрел на незнакомца Сташинский, — С кем имею честь?

— Меня зовут Валера, — непринужденно, даже как-то по-свойски, ответил тот. — Мне поручено Вас встретить.

— Кем поручено? — настороженно спросил Богдан.

— Как кем? — удивился тот, — Генералом конечно.

Сташинский не стал уточнять каким именно генералом, так как все равно фамилий их не знал. Не так часто он бывал в Москве и еще реже общался с генералами.

— Тогда чего мы ждем, — обрадовался Сташинский тому, что не придется толкаться в душном метро с чемоданом. — Поехали.

Валерий, привыкший встречать «серьезных» гостей, попытался помочь Богдану донести чемодан до автомобиля, но тот категорически отказался.

На выходе из аэропорта, немного в стороне, стояла черная «Волга». Водитель, не теряя времени даром, тщательно натирал ее кузов сухой тряпкой, ежесекундно любуясь своим отражением в зеркальной глади отполированного капота.

Увидев, Валерия с молодым мужчиной, он выпрямился по стойке смирно, хотя одет был в гражданский костюм, и, открыв заднюю дверь автомобиля, произнес:

— Здравия желаю.

По его поведению Богдан заметил, что тому, видимо, неоднократно приходилось встречать и возить по городу приезжих генералов, поэтому появление в аэропорту молодого сотрудника вызвало у него кратковременное недоумение, с которым он быстро справился. Он перехватил из рук Сташинского чемодан и уложил его в багажник. Затем, без суеты уселся за руль, не дожидаясь пока гость и встречающий его офицер займут места в салоне.

Богдан ехал в автомобиле и безучастно смотрел в окно. За годы, проведенные в Германии, он уже не воспринимал так Москву, как в юношеские годы. Тогда столица Великой Родины воспринималась любым мальчишкой, как нечто сверхъестественное, как город-сказка, город-мечта. В той прошлой жизни, для него, как и для большинства его сверстников, самым заветным желанием было оказаться на Красной площади, своими глазами увидеть Мавзолей, Собор Василия Блаженного, попасть на манящую тайнами территорию Кремля и своими руками потрогать полуфантастический Царь-Колокол и сфотографироваться на фоне величественной Царь-пушки. Теперь, после проведенных нескольких лет в Европе, Богдан смотрел на все это другими глазами. Жизнь в патриархальной Германии, постепенно изменили его восприятие действительности и отношение к жизни.

Они ехали достаточно долго, однако, за время пути никто из присутствующих в машине не проронил ни слова. Богдану не хотелось общаться с незнакомыми коллегами, а те в свою очередь, были приучены не беспокоить пустыми вопросами неизвестных людей. Лишь только когда они прибыли к месту назначения, Валерий подвел Богдана к дверям кабинета начальника отдела и, обменявшись парой фраз с секретаршей, сухо сказал:

— Проходите, Степан Федорович ждет Вас.

Сташинский вошел в огромный зал, обставленный дорогой старинной мебелью, видимо пережившей не одного хозяина. Стены кабинета были обшиты до потолка ореховыми плитами с инкрустацией. Правую стену занимал книжный шкаф, в котором целую полку занимал стройный ряд тридцати темно-синих томов сочинений Максима Горького. Плотные шторы на половину закрывали окна, создавая таинственный полумрак. Верхний свет был выключен, лишь на столе горела настольная лампа. На стене, прямо за спиной хозяина кабинета, висел портрет Дзержинского, а напротив — большая карта Мира. Сам начальник сидел за резным огромным письменным столом, на котором не было ничего лишнего, и внимательно читал документ, скрепленный массивной скрепкой.

— Разрешите, товарищ генерал? — Богдан не представился, как того требует воинский устав, потому что не представлял, какую фамилию ему следует назвать, Крылов или Сташинский. Он впервые видел начальника отдела, поэтому испытывал естественное в подобных ситуациях напряжение.

— Здравствуй, здравствуй, герой. — По-отечески улыбнулся начальник и, не выходя из-за стола, протянул руку Сташинскому. Он был одет в гражданский серый костюм, белую рубашку с синим галстуком. На вид ему было около 50 лет, крепкого телосложения, с крупными чертами лица, густыми седыми волосами, аккуратно подстриженными под «ежик» и огромными ладонями, с пухлыми пальцами, напоминающими мюнхенские колбаски. Его рукопожатие оказалось настолько сильным, что у Богдана хрустнули костяшки на пальцах. — Присаживайся за стол. — Он указал Сташинскому на свободный стул.

Богдан присел на край стула и опустил руки под стол, растирая их после активного приветствия.

— Мне уже доложили, о твоих результатах. Молодец. — Без особых эмоций констатировал генерал. — Дело сделано безукоризненно. Полиция Мюнхена при осмотре трупа не нашла никаких признаков насильственной смерти. Всеми структурами кончина Ребета воспринята, как естественная. Мы уже доложили наверх о твоем результате и, от имени Руководство КГБ и Центрального комитета партии объявляю тебе благодарность.

— Служу Советскому Союзу. — Вскочил с места Богдан.

Генерал снисходительно махнул рукой, давая разрешение сесть на место.

— А теперь ты можешь отдохнуть. — Улыбнулся генерал, — Впереди тебя ждет отпуск. И не обычный отпуск, а можно сказать, царский. Открою маленький секрет. Тебе положена весьма солидная денежная премия, поэтому можешь поехать куда пожелаешь, в любой санаторий или Дом отдыха. Право выбора остается за тобой. Конечно, в это время года, на пляже не позагораешь, но, по крайней мере, можешь от души погулять, расслабиться, девок пощипать.

Он засмеялся от собственной шутки и посмотрел на Сташинского, ожидая от него такой же реакции. Но тот молчал, уткнувшись взглядом в поверхность приставного стола.

— Спасибо, товарищ генерал, — не поднимая глаз, ответил Богдан, — Но я не хочу в санаторий.

Генерал проницательно посмотрел на подчиненного и покачал головой.

— Хочешь быстрее вернуться к своей немочке? — улыбка моментально исчезла с лица начальника. — Зря ты с ней связался.

Богдан, как волчонок, зыркнул на него и вновь опустил глаза.

— Не люблю я немцев. — Беззлобно продолжал руководитель отдела. — Жадные они до мерзости. За марку удавятся.