ВНИМАНИЕ… СНИМАЮ! РАЗ, ДВА, ТРИ…

Здорово я изловчился! И получил настоящее задание. А потом уже только сообразил, какие трудности ещё впереди. Без папы на завод не пройти — это раз. Если папа не договорится с директором, делать снимки нельзя — это два… А как я папе скажу, какими глазами на него посмотрю? Надо что-то придумать.

На следующий день, когда мама ушла к парикмахеру, папа взялся за рыболовное снаряжение.

— В этом году я ещё не был на рыбной ловле, — заметил он, приводя в порядок удочки. — Пока мамы нет, пойду удить.

А я возьми да скажи, что пойду вместе с ним. Это я на всякий случай. Папа обрадовался, потому что раньше, когда он меня звал, я всегда отказывался. Не привлекает меня рыбная ловля. Не вижу в ней ничего занятного: сиди не шевелись, от скуки томись, пока какая-нибудь глупая рыбина удосужится схватить приманку. Так вот. Обрадоваться-то он обрадовался, но и кое-что заподозрил. Какое-то лёгкое подозрение мелькнуло у него в глазах. Такой у него был взгляд, будто он говорил:

«Я тебя насквозь вижу, Пишта. Недаром ты ко мне примазался: что-то тебе от меня нужно».

Но я не сплоховал. Идём мы берегом реки, а я соловьём заливаюсь. Сперва рассказал о Шани Сасе, какие штуки он на уроках проделывает, потом мы поговорили о Моржи, а потом с исключительной ловкостью я подвёл разговор к фотографии.

— Здорово, — говорю, — Лали Дока фотографирует. Я тоже сделал несколько снимков… Ещё в прошлом году… Лали мне свой аппарат давал. Ничего получилось, неплохо. Я их сам проявил и сам отпечатал. У Лали. На будущий год обязательно запишусь в фотокружок.

Я заливаюсь и заливаюсь, а папа подозрительно помалкивает. Потом он поднял на меня глаза, просверлил до самых печёнок и как будто там всё увидел.

— Бьюсь об заклад, Пишта, что ты позвонил корреспонденту и склонил его на свою сторону.

Вот это был нокаут! От неожиданности я чуть не сел. Но теперь мне стало даже легче — не надо больше хитрить.

— Нет… не звонил… Я, знаешь ли… за ним побежал… Удивительно славный человек!.. Говорит: «Если брак, мы исправим дело, пришлём фоторепортёра… Главное, чтоб было готово до среды». Папа, послушай, для меня это очень важно. Разреши, пожалуйста…

Папа хмыкнул и ничего не сказал. Потом мы с ним говорили о другом.

Рыба в этот раз здорово клевала. Даже я не скучал, а папа просто развеселился — очень хороший был улов. К вечеру мы шагали домой, весело размахивая сумкой, полной добычи.

А дома он сам заговорил о снимках и очень сурово на меня смотрел.

— Послушай, Пишта! Снимки для газеты — штука серьёзная. Это не забава с карбамидной смолой. Не вышло — ты забыл, и точка. Меня удивляет беспечность корреспондента. Как он мог поручить такое ответственное дело мальчишке!

— Папа, не беспокойся. Я не испорчу. Папа, поверь…

— Ну ладно. Но если снова получится чепуха, стыдно будет не только тебе, но и мне. Запомни.

Одним словом, выгорело. Папа сдался, а я чуть не плясал и был уверен, что всё будет прекрасно. Мне не терпелось взяться за дело — руки просто зудели. Но был поздний вечер.

Лёг я спать и ночью строил всякие планы.

Какой я дурак, что попросил тогда тарогато! Лучше бы попросил фотоаппарат. А самое лучшее — велосипед, тогда и фотоаппарата не надо. Но фотоаппарата у меня нет. Где-то на шкафу валяется папин пластиночный аппарат, которым он снимал ещё до войны, когда был студентом. Не аппарат, а старьё, и папа давно уже говорил, что я могу его взять. Здорово, что я раньше его не взял, а то бы теперь он был сломан. Эту допотопную штуку даже сравнить нельзя с ФЭДом, но Лали недавно сказал — а Лали знает, — что аппарат подходящий, потому что передвижением фотокамеры можно очень точно навести фокус. Проверяется это пластинкой из матового стекла, а потом вместо неё вставляется фотопластинка. Если объектив хороший и фокус найден, то снимки получаются классные, как если снимаешь новым аппаратом. Только возни побольше. Ну и пусть, времени-то у меня хватает…

Пока я обо всём этом думал, захотелось мне пить. Я встал и отправился на цыпочках в кухню. И вдруг… Горит в столовой неяркий свет от настольной лампы, за столом сидит папа и что-то такое мастерит. Я пригляделся. Ну конечно! В руках у него тот самый пластиночный старичок. Милый папа!.. Он, конечно, догадался, каким аппаратом я собираюсь снимать, и вспомнил, что камера в нём прохудилась. И вот сидит ночью, один и заклеивает… А ведь утром ему на работу. Я знал, что после ремонта папа тихонько положит аппарат на то самое место, где он и до этого лежал. И я ему ничего не скажу, потому что папа не любит, когда замечают его нежность и заботу о нас. Он ещё может на меня рассердиться и тогда, чего доброго, не возьмёт на завод.

Утром я взял ломоть хлеба с жиром и вышел во двор. Тут же ко мне подбежала Моржи и давай возиться: сперва улеглась у моих ног, потом обежала вокруг, потом приласкалась. Но я вмиг догадался, что это не из-за хлеба. Просто Моржи пронюхала, что наклюнулось дело, и ей не терпелось его начать. Правда, опыты в лаборатории она провалила, но я не стал ей об этом напоминать и назначил помощником фоторепортёра.

Фотоаппарат был, конечно, на чердаке, как будто никто к нему и не прикасался. Но я сразу увидел свежую заплату.

Взял я аппарат, коробку с пластинками и кассеты. Сунул кассету под одеяло, зарядил в темноте пластинкой, чтобы не засветить, и стал поджидать папу. По правде сказать, я немножко побаивался, что он будет ворчать, но всё сошло гладко. Он сразу же позвонил директору завода, и директор согласился. Но мне не понравилось, как папа сказал: «Мой сын хочет сделать на заводе несколько снимков». Вот если бы он сказал, что мне дали задание из газеты, было бы намного лучше.

После обеда втроём — потому что Моржи тоже бежала с нами и дико виляла хвостом — мы отправились на завод. А в воротах опять тот противный вахтёр, который не любит меня пропускать. Но теперь я его не боялся — я же шёл по государственному делу. Входим мы с папой в ворота, а вахтёр в мою сторону и не смотрит. Я даже чуточку скис.

И всё-таки без битвы не обошлось. Из-за Моржи. Мы идём уже по заводскому двору, вдруг я смотрю — Моржи нет. Наверно, по дороге куда-нибудь завернула. Папа ушёл в свой цех, а я остался один, стою и жду. Ага, вон она бежит: пыхтит, отдувается. Подбегает, а противный вахтёр перед самым Моржиным носом взял да и захлопнул ворота.

— Пожалуйста, пропустите, — говорю я ему, — это моя собака.

— А по мне, хоть самого директора, — задиристо заявляет вахтёр, — не пущу на завод. Не полагается.

— Если хотите знать, я пришёл не просто так, а по делу. Мне газета поручила сделать снимки.

А он скосил на меня глаза, криво усмехнулся и говорит самым ехиднейшим голосом:

— Из газеты, значит. А пёс тоже газетчик?

Ну что с ним разговаривать! Всё одно что песни петь с лошадью. Пришлось отправить Моржи домой и работать без помощника.

Папа мне ещё дома объяснил, как обращаться с аппаратом: какую выдержку делать, когда диафрагмировать объектив и всякие другие вещи. Я всё запомнил и уверенно вошёл в папин цех.

Корреспондент просил сделать снимок дяди Букрича, потому что Букрич — ударник коммунистического труда. Поставил я Букрича куда надо, чтобы он регулировал реактор, и навёл аппарат. Один глаз прищурил, а другим всё время смотрел в матовое стекло и поворачивал камеру. До тех пор я её поворачивал, пока на стекле не появилось резкое изображение, что на лице дяди Букрича виден был каждый волосок. Жалко, что он не побрился для такого важного случая. Снимок должен получиться отличный, и редактору, наверно, понравится. Может, он даже не захочет работать с другими репортёрами, а только со мной.

Кончил я делать наводку, вынул матовое стекло, вставил на его место кассету, осторожно-преосторожно вытащил экран и поставил пластинку. Лицо дяди Букрича видно было только в объективе. Тогда я навёл аппарат ещё раз. При таком освещении выдержка должна быть, примерно, 1/25 секунды. Ставлю выдержку.

— Внимание, дядя Букрич, снимаю… Раз, два, три…

Все в порядке. Готово.

Точно так же я заснял весь цех, а потом самого лучшего рационализатора Бецу, когда он французским ключом подкручивал что-то в реакторе.