БЕССИЛИЕ

Какой я дурак, что завёл разговор про смолу в открытую на веранде. Где-то неподалёку копошилась Аги и слышала каждое моё слово. Тогда она, правда, ничего не сказала и потихонечку убралась, как будто её и не было. А сама дожидалась случая, чтобы можно было съязвить.

И случай подвернулся довольно скоро.

Я был дома, а у нас опять собрались три подружки: Аги, Кати и Петер.

Сижу я в комнате, газету читаю. Знаете, как? Держу перед глазами развёрнутую газету и как будто читаю, ничего не замечаю. А на самом деле в газете дырка. И через дырку всё видно, что там в соседней комнате. Вот сидит Кати, как раз напротив. Вообще-то она на меня никогда не смотрит, но теперь через дырку я вижу, как она несколько раз посмотрела. Ей, наверно, нравилось, что я, как взрослый, читаю газету.

Вдруг Аги говорит:

— Девочки, смотрите: Пишта просвещается.

Ух, до чего противный характер у Аги! Вообще-то я её ненавижу, но это она сказала очень кстати, я её мысленно даже поблагодарил.

И тут же раздаётся голос Петера:

— Он, наверно, детскую страничку читает. Ведь сегодня четверг.

А в нашей газете и правда по четвергам бывает детская страничка, и как раз был четверг.

Я как будто ноль внимания на дурацкую болтовню. Очень надо перед девчонками унижаться! Самое лучшее сделать вид, что не слышишь.

А они там шепчутся и хихикают. Потом что-то упало на пол и вроде бы треснуло. А Аги как закричит:

— Пишта, Пишта, иди скорей! Может быть, ты поможешь!

Вот так, думаю я: сперва издеваться, а теперь тебе помогай. Посмотрим.

Вхожу с самым что ни на есть равнодушным видом.

Вижу, лицо у Аги расстроенное…

— Посмотри, Пишта, что я наделала. Расколола Катину шкатулочку. Ты не сможешь склеить?

Я повернулся к Кати. А она на меня не смотрит, что-то на столе разглядывает, хотя шкатулка её. Непонятно. Беру я шкатулку, рассматриваю. Это, конечно, не карбамидная смола, а какая-то дрянная пластмасса — чуть стукнулась и сразу же раскололась. Но склеить её плёвое дело. Ладно, сделаю.

— Не стоит из-за такой ерунды расстраиваться. Склеить её — одна минута, и будет лучше, чем новая, — говорю я небрежно, со знанием дела.

А они молчат. И такая тишина, что я вмиг понял: сейчас какую-нибудь свинью подложат.

Начинает эта нахалка Петер и говорит таким гнусавым-гнусавым голосом:

— Склеишь? Вот хорошо! Конечно, клеем Х-1?

А заноза Аги добавляет:

— А пока будешь клеить, поиграй на тарогато. Говорят, от этого лучше клеится.

Что я должен был сделать? Конечно, швырнуть шкатулку на стол и, хлопнув дверью, выйти из комнаты. Но я человек воспитанный, а воспитанные грубостей себе не позволяют. Поэтому я без грубости взял да и двинул Аги так, что она шкаф продавила. Папы-то дома не было, и я мог с ней расправиться безнаказанно. Хотелось мне вздуть ещё Петера, руки так и чесались. Но я человек вежливый, посторонних женщин не трогаю, и я показал ей язык. Только тут уж я постарался, на всю длину высунул. На Кати я не смотрел, но, по-моему, ей понравилось, как я ловко разделался с Аги.

Здорово допекли меня девчонки, да вдобавок ещё перед Кати. Вот когда я почувствовал себя по-настоящему несчастным. Позор, позор!.. И все труды пропали даром. Я чуть шею себе не сломал, пока собирал смолу, а эти две занозы с ходу меня осмеяли. Я себя не жалел, чтобы сделать полезное дело, потел над реактором, а они в это время в реке купались, в прохладной водичке плескались и на солнышке жарились. А главное, уплыл от меня велосипед.

Я был раздавлен, никого не хотел видеть и не желал, чтоб другие глазели на меня.

Пошёл я в сарай, уселся на чурбан — свой бывший лабораторный стол, — посмотрел на железный хлам, на свой бывший реактор, взял свою смолу, размазал по банкам, а из каштановой кашицы скатал небольшие шарики.

Потом пришла Моржи, молча уселась у моих ног и зажмурила глаза.

Она тоже расстроилась и чувствовала, как и я, полное бессилие. Ей, наверно, было жалко, что кончилась её лаборантская служба.