Загадочное исчезновение

И Бог наказал: первобоярин Василий Васильевич Шуйский пережил Федора Мишурина всего на несколько недель. Он умер внезапно, от удара. Поговаривали, что отравили его, как некогда он сам отравил великую княгиню Елену. Но похоже — собственный гнев сразил его. Уж очень часто он стал выходить из себя, по малейшему поводу вспыхивал — и дома, и в кругу сподвижников, и в Тронной палате так, что от громоподобного голоса его сотрясались каменные своды дворца. В эти минуты бояре не смели поднять на него глаз, а Дмитрий Бельский сидел ни жив-ни мертв. Его оставили вроде как для показа иностранным послам: Бельские — фамилия известная на Западе и удалить ее из Думы — значило показать, что Русь раздирают распри изнутри, а выносить сор из избы не хотелось. Пусть думают, что в державе русской тишь да гладь, да Божья благодать.

Но шила в мешке не утаишь: не только среди собственных бояр, но и во дворцах западных государей открыто говорили о том, как наживаются грабежом Шуйские. На пирах у них пили из кубков великокняжеской семьи, — вырезанные на них для отвода глаз имена суздальских предков никого не могли обмануть.

Василий Шуйский налево и направо раздавал своим угодникам зажиточные места и должности. Его племянник Андрей Шуйский, поставленный наместником во Пскове, поборами и свирепым разбоем довел город до полного разорения, и он наполовину опустел — жители бежали кто куда. Многие, доведенные до отчаяния, сами начали промышлять грабежом на дорогах.

И как было иноземцам не воспользоваться этим! Будто псы раненого зверя, они обложили Русь и раз за разом откусывали от нее лакомые куски. Казанский хан хуже Батыя злодействовал в пригородах Нижнего Новгорода, Балахны, Мурома, Владимира, Костромы, Кинешмы, Галича, Мещеры, Устюга, Владимира, Шуи, Вологды, Татьмы, Гороховца, Вятки, Перми и других северных русских крепостей. Казанцы жгли, убивали, забирали православных в плен. Целые селения, обезлюдев, зарастали диким кустарником, монастыри обращались в пепел, церкви — в конюшни, а украшения с икон — в мониста для татарских жен. Кого не брали в полон — тех силой обращали в свою веру. Непокорным выкалывали глаза, обрезали уши, нос, отсекали руки, ноги.

Тщетно высылали московские бояре богатые поминки в Казань: набега продолжались. Бояре принимали послов крымского хана Саиб-Гирея, заключали с ним мирный договор, одаривали, а в это время его сын Иминь бесчинствовал в окрестностях Каширы, под самым носом у престольной Москвы!

И вот, доведя русскую державу до такого унижения, Василий Шуйский приказал долго жить.

Едва схоронив старшего брата, на заседание Думы в полном парадном облачении явился его брат Иван и, никого не спрашивая, ни с кем не советуясь, сел на его место. Он даже не счел нужным выступить перед боярами — просто, как наследник, принял все права умершего, даже в мыслях не допуская, что в этом могут усомниться.

И скоро бояре поняли, что в грубости, самонадеянности и высокомерии младший брат намного превзошел умершего старшего. Прежде всего Иван Шуйский решил исправить главную, по его мнению, ошибку Василия: не откладывая, сместить и отправить в ссылку митрополита Даниила. Как он уговаривал брата исполнить это сразу, в одну ночь с арестом Ивана Бельского и казнью думского дьяка Федора Мишурина!

«Теперь будет гораздо труднее, да ведь без труда не выловишь и рыбку из пруда, — фасонил даже в мыслях перед собой Иван. — На то мы и Шуйские, чтобы затруднения, как орехи, щелкать!»

Не прошло и сороковин после смерти брата, как Иван вместе с племянником Андреем закатил пир, на который съехались единомышленники — князья Дмитрий Палецкий, братья Кубенские, казначей Иван Третьяков, а также боярские дети и богатые новгородцы. В ночных бдениях за чарами вина задумали они и разработали в деталях план уничтожения последнего противника, митрополита и первосвятителя всея Руси Даниила. Зная, что он сам по своей воле не откажется от высокого сана, решили принудить его силою. Но до той роковой ночи съездил Иван в Новгород, который взрастил род Шуйских и всегда его поддерживал.

В «доверительной беседе» с новгородским архиепископом Макарием рассказал ему о физической немощи глубокопочитаемого старца Даниила и просил его совета, кого бы поставить на его место, если, не дай Бог, что с ним случится. Архиепископ Макарий, ничего не подозревая, назвал имена трех: чудовского архимандрита Иону, Новгород-Хутынского игумена Феодосия и игумена Троице-Сергиевой лавры Иоасафа, к кандидатуре которого Макарий особенно склонялся.

Близилось Рождество Христово, и Иван Шуйский пригласил Макария в Москву, чтобы он помог первосвятителю приготовиться к великому празднику, поскольку он болен и, возможно, новгородскому архиепископу придется вести праздничное богослужение. Одновременно к святителям Рязани, Твери, Саратова, Перми и других городов полетели гонцы с приглашением в Москву, объяснением причины такого приглашения и ссылкой на новгородского архиепископа Макария, известного своей ученостью, создателя собрания божественных творений «Четьи-Минеи». Иван Шуйский верно рассчитал: главное — убедить новгородского архиепископа, остальные святители поступят так, как он.

В канун съезда святителей в Москве глубокой ночью Иван Шуйский со своей верной свитой проник в палаты митрополита. Все было заранее обдумано и, возможно, запуганный митрополит подписал бы сразу даже отказ от своего высокого сана, если бы не промашка Шуйского: как и его покойный брат Василий, какой-то год назад вымещавший зло на Федоре Мишурине перед его и без того мученической смертью, так и Иван не мог сдержать ярости при виде немощного Даниила, доставившего ему столько ненужных хлопот, — он пинал его ногами до тех пор, пока старец не потерял сознания. Так, почти бездыханного, его увезли в дальний монастырь, а покои разграбили.

Наутро святители съехались в Москву, и всех потрясло известие: митрополит Даниил тяжело заболел, отрекся от сана и покинул Москву. «Почему не оставил письменного отречения?» — недоумевали святые отцы и получали ответ: — «Не было сил, очень плохо себя чувствовал!» — «А как же мог уехать по такому морозу, в санях, совершенно больной?» — «Такова была воля владыки».

Старцы пожимали плечами, разводили руками, но факт оставался фактом, а время шло… Негоже оставлять державу Московскую без верховного пастыря, и под водительством новгородского архиепископа Макария святители приступили к избранию нового митрополита.

О происходящем был оповещен народ, и к утру обычно пустая заснеженная Соборная площадь стала черна от переполнившего ее люда. Таинство избрания проходило в приделе Похвалы Богорордицы. Святители восприняли мнение новгородского архиепископа, переданное им гонцами на местах, как повеление свыше, и в тайном голосовании все как один опустили в позлащенный сосуд листки с именем игумена Троице-Сергиевой лавры. Теперь, выражая их волю, Макарий во всеуслышание нарек митрополитом Иоасафа Скрыпицина.

Девятилетнего Ваню тоже заставили участвовать в этих церемониях.

Когда ему сообщили об отречении Даниила от сана, он не поверил: конечно, святой отец был стареньким, но службы всегда вел истово и со рвением, на них приходили многие москвичи даже с далеких окраин: сладкозвучный мелодичный голос митрополита никогда не дрожал и, казалось, нисходил с заоблачных высот.

И чтобы самому отречься от сана?! Но если бы даже такое случилось, как он мог не сообщить об этом ему, великому князю, который еще накануне сидел с ним в библиотеке, слушал его поучения?..

Ваня сходил даже в митрополичьи покои, обежал анфиладу комнат. Там уже навели порядок, стерли следы преступления. Отовсюду веяло запустением: Даниил забрал с собой всю мебель, иконы. Нетронутой осталась только библиотека. Ваня посидел там, закрыв глаза, надеясь услышать задушевный голос старца. Но и здесь не нашел ответа на мучившие его вопросы и в день узаконения нового митрополита вынужден был пойти в Успенский собор: его повели сам Иван Шуйский и ближние думские бояре.

Рынды проводили его до царского места, сдерживая напор толпы, на все лады выкрикивающей здравицы в честь юного государя. Но он не замечал людского ликования, не слышал заздравных криков. Облаченный в парадную одежду, мальчик сидел на троне бледный и сумрачный, снова и снова задавая себе все тот же вопрос: «Как могло такое случиться?», но так и не нашел на него ответа. Как это не раз бывало в Думе и на посольских приемах, перед алтарем была провозглашена его, великого князя Иоанна Васильевича, воля: