— Сама поправляй лóша… Не мóжу на ветер сидеть… Глаза колет…

Передав вожжи Марье Ивановне и повернувшись к ней спиной, Крибуляк усаживается поудобней, вскидывает на голову башлык плаща. Столько ночей без сна, как тут не болеть глазам…

Дорога идет то наизволок, то под увалы, вилюгами. Приглядывается Марья Ивановна к чернеющим во мгле кустам и деревьям, к пенькам и выворотням: нет ли опасности. Сколько раз напарывались на засады. Вот словно бы кто-то за деревьями прячется. Попридержала коня, — нет, это лишь померещилось.

— Но-о, Васька, но-о!..

Выехали на Долгую поляну. Место открытое, вся колонна на виду: этакий хвостище тянется по лесу.

Вдруг всхрапнул конь, запрядал ушами и ноги его наструнились. Самонина замерла, тараща глаза в молочную мглу. Дерево, что ли, поломанное впереди и что-то в нем неестественное. Намотала вожжи на руки, изо всех сил потянула на себя.

— Андрей Иваныч, засада!..

— Кустов боишься… Но!.. — Крибуляк, не оборачиваясь, хлещет коня плетью. Марья Ивановна вожжи крепко держит, а лошадь, занузданная, становится на гопки.

— Конь беду чует, а ты не чуешь!.. Погляди!

Досадуя на ее упрямство, он поворачивается, снимая башлык.

— И верно, кто-то есть…

Партизанскую одежду с себя долой, остается в немецкой, на шею — трофейный автомат.

— Что там у вас? — кричат сзади. — Самониха, дай дорогу!..

— Тише!.. Где командиры?

Следом за комиссаром подходят Спирин, Сафонов, Почепцов, еще кто-то.

— Засада!..

Все напряженно всматриваются во тьму, куда с разрешения командиров уходит Крибуляк, маяча на фоне ночного мутного неба. Слышится голос Андрея Иваныча, что-то выкрикивающего по-немецки. От показавшегося подозрительным сломанного дерева отделилась человеческая фигура, из кустов выходят еще трое. Крибуляк что-то им объясняет, жестикулируя, они здороваются и чуть ли не обнимаются с ним. Вперемежку с его речью долетают до слуха обрадованные возгласы немцев.

— Пора! — Беспрозванный и Сафонов пошли первыми, оба в форме вражеских офицеров, за ними — Сивоконь, Почепцов, еще пять-шесть бойцов с полицайскими повязками на рукавах.

Что происходит там, впереди, трудно понять. Подошедшие вместе с Беспрозванным также ведут с незнакомцами как будто бы мирный разговор. Чей-то резкий выкрик, затем шум недолгой схватки.

Лишь когда разрешено было подъехать, Марья Ивановна узнает от Васи Почепцова, что захвачены четыре немецких летчика и самолет. Новость пошла дальше по колонне. За несколько минут у двухмоторного «юнкерса» накапливается толпа ликующих партизан. Они окружили пленных, рассматривают пулеметы, снятые летчиками с «юнкерса» и установленные на перекрестке дорог. Люди оживленно делятся впечатлениями, хвалят Крибуляка.

И действительно, молодец Андрей Иваныч! Экипажу самолета, совершившему тут вынужденную посадку и занявшему круговую оборону на случай встречи с партизанами, он выдал себя за командира карательной экспедиции, а партизан — за мадьяр и полицаев, едущих для облавы на «лесных бандитов». Если б знали немцы, кто перед ними, сколько бы людей наших они побили. Страшно глядеть на груду боеприпасов, заготовленных ими для боя. А благодаря Андрею Иванычу по партизанам не сделано ни единого выстрела.

Все четыре летчика — офицеры. При них планшеты с картами и важными документами, рация.

Партизаны в самолете обнаружили запас продовольствия, поделили между собой сигареты, шнапс, консервы, женщинам раздали шоколад. Марье Ивановне тоже досталось на один зубок. Самолет облили бензином и подожгли.

Бригада продолжает путь туда, откуда поднимается утро и доносится грохот приближающегося фронта. Крибуляк в настроении: размашисто шагая за санями и прислушиваясь к далекому грохоту, он выкрикивает задорно, изменяя слова листовки на свой манер: