«И поделом тебе, дураку», — сказал я мстительно. Дом был пустей пустого, и никакого черепа в нем, скорей всего, никогда не бывало. Направляясь к двери, я вдруг вспомнил, что не посмотрел еще во второй комнате под кроватью. Я был на сто процентов уверен, что там ничего нет, я мог поспорить хоть на миллион, утверждая это, но мне хотелось потрясти ДД за грудки с чувством абсолютно выполненного долга. Поэтому я снова прошел во вторую комнату, наклонился к койке, понял, что так я ничего не увижу, встал на колени и заглянул под кровать, подсвечивая себе фонариком.

Я успел услышать сдавленное хриплое рычание, почувствовать полет огромного тела — и на спину мне рухнуло что-то тяжелое и горячее. Огненной болью полоснуло по затылку и спине, я упал рядом с койкой, пытаясь в падении перевернуться на бок. В шею мне било раскаленное дыхание гигантского зверя.

Он, видимо, пытался добраться до моего горла. Я вовремя понял это и прижал затылок к лопаткам, хотя это было безумно неудобно. Затем, пользуясь относительной свободой рук, я нанес ему удар локтем по ребрам. Он глухо взвыл у меня над ухом и протянул страшными когтями по моему оголившемуся боку.

Я попытался встать, но он висел у меня на плечах и не давал подняться на ноги. Тогда я рывком подтянул колени к животу и перекатился через него всеми своими восемьюдесятью килограммами. Фонарик мой валялся на полу, но я уже и без всякого фонарика видел, что это громадная, невообразимо черная, как сама тьма, собака: чудовищный зверь метрового роста и с оскаленной пастью. Стоило мне подняться на ноги, как он прыгнул на меня и отбросил к стене. Я ткнул в его жуткую пасть свое левое предплечье, надеясь, что кожаная куртка убережет руку, и взвыл от страшной боли. Собака повисла на моей руке, но у меня, к счастью, была еще и вторая, и этой второй я нанес ей сокрушительный удар по черепу.

Я, конечно, не Мицуяси Аяма, убивавший быка кулаком, но трехсантиметровые доски правой рукой ломаю. Черепная кость пса была явно тоньше, и все же я не убил его. Он взвыл, отпустил мою руку и на мгновение прянул в сторону, припадая к земле, но мне этого мгновения оказалось достаточно. Я одним прыжком вылетел из комнаты и рванулся к выходу. Пинком распахнутая дверь громко хлопнула у меня за спиной, но мне уже было наплевать. Я несся по бетонной дорожке к калитке. Перед самой калиткой собака настигла меня.

На этот раз она вцепилась мне в ногу. Мне показалось, что у меня перекушена кость, и я снова упал. Здоровой ногой я лягнул собаку в зубы, и она отскочила, унося с собой здоровенный кусок моего мяса (во всяком случае, было такое ощущение). Пока я возился, собирая свои разрозненные конечности, она прыгнула снова.

На этот раз я все хорошо видел. Она летела на меня, растопырив лапы, озаренная стальным светом луны, и черная шерсть ее стояла страшным дыбом. Глаза у нее были красными, а когти размерами не уступали лезвию перочинного ножа. Я не стал ждать, пока она приземлится мне на грудь, и стремительно рванулся в сторону. Когда она тяжело плюхнулась рядом со мной, я сцепил руки и ударил ее локтем в голову.

Слышно было, как клацнули о бетон огромные челюсти. Собака отключилась.

Я поднялся весь дрожа и, прижимая к себе сумку с инструментами, полез через забор. Ноги не слушались меня, пальцы соскальзывали, и я преодолел препятствие только после того, как мне почудилось внизу знакомое тихое рычание. Света в окне напротив не было. Я огляделся и быстро поковылял по пустынной улице туда, где ждал меня в машине Лопухин.

Он, конечно, не выполнил инструкции, вылез из машины и курил сейчас, небрежно облокотившись на капот. Мне, впрочем, было уже все равно.

— Что с тобой? — поразился он, издалека еще рассмотрев, что я не совсем в порядке. — Боже, Ким, да на тебе же живого места нет! — закричал он, когда я подошел совсем близко. — На тебя напали? Там кто-то был, да? В доме? А череп, ты нашел череп?

Когда этот подонок произнес слово «череп», апатия, охватившая меня после схватки, моментально исчезла. Я ковыльнул к нему, схватил окровавленными руками за отвороты светлого финского костюма и прошипел в остановившиеся близорукие глаза:

— Там ничего нет, понял, ты, придурок недоношенный? И никогда ничего не было, понял? И если ты, козел, еще раз мне вякнешь про свои дела, я тебя задушу своими руками! Понял?!

— Возьми платок, Ким, — сказал он дрожащим голосом, протягивая мне белый прямоугольник ткани. — Ты в крови весь, тебе в больницу надо…

— Это тебе в больницу надо! — рявкнул я, отбрасывая платок.

— Дегенерат несчастный…

Кажется, я что-то еще ему кричал и шипел, но он лишь послушно кивал головой на каждое мое ругательство, бормотал «Да, да, конечно, Ким», и в конце концов я успокоился. Он спросил:

— Тебя домой отвезти или все-таки в больницу?

— Пошел ты в задницу со своей больницей, — сказал я уже тихо.

— Езжай один, видеть тебя не хочу… Я на электричке.

— Да ведь полночь уже, — всполошился он. — Да и не дойдешь ты, Ким…

— Заткнись, — сказал я. — И езжай домой.

Ковыляя к станции, я несколько раз оглядывался и видел позади ровный свет фар — Лопухин медленно ехал следом, боясь, что я где-нибудь упаду. Но я не оправдал его надежд.

Электричка подошла неожиданно быстро, я ввалился в тамбур и повис на поручне, потому что не хотел входить в вагон и пугать пассажиров. Дела мои были не так плохи, как мне представлялось во время схватки, но и не слишком хороши. Левая рука была прокушена (через куртку) почти до кости, на ноге — большая кровоточившая рана. Судя по ощущениям в спине и шее, им тоже досталось. С затылка медленными густыми каплями капала кровь — там, кажется, были содраны полоски кожи. Ко всему прочему, шок постепенно проходил, и я почувствовал боль.

Мутное стекло отразило бледное, перепачканное кровью лицо с безумными глазами. Лицо это прыгало и дергалось в черном зеркале клубящейся за окнами электрички ночи, проносящиеся мимо желтые огни фонарей полосовали его, как когти. Некоторое время я смотрел на свое отражение, соображая, пустят ли меня в таком виде в метро, а потом у меня закружилась голова, и я сел на ступеньки у двери. Тут, как на грех, случилась остановка, и в тамбур влезла большая пьяная компания. Минуту они меня не замечали (я сидел к ним спиной), но затем кто-то сказал, что «эй, надо бы и бомжу с нами выпить», и надо мной замаячило чье-то знакомое горбоносое лицо.

— Э, мужик, хочешь выпить? — произнесло оно. Я вяло — лицевые мышцы плохо слушались меня — открыл рот, чтобы послать его вместе с его выпивкой, но тут вдруг лицо отшатнулось и закричало голосом Зурика:

— Пацаны, да это же Джокер!

Я тупо кивнул, подтверждая, что да, именно так называли меня многие геологические периоды назад. Вокруг меня что-то лопотали, суетился Зурик, открывали какие-то бутылки, лили мне на рану водку, но я, уже мало чего соображая, только раскачивался взад-вперед и повторял механически, не разжимая онемевших губ:

— Да, я Джокер, я Джокер, Джокер…

И виделась мне огромная, черная, растопырившая ощетинившиеся когтями лапы собака, отпечатанная на ослепительно-яркой серебряной монете луны.

5. МОСКВА, 1991 год. КАМЕННЫЙ ГОСТЬ.

Домой я вернулся к вечеру. Смутно вспоминалось, что с электрички мы сошли, кажется, в Перово, и поехали на хату к одной из девиц. Девица эта, на мое счастье, в свободное от основного занятия время работала медсестрой, и мне довольно толково соорудили перевязку и промыли царапины. Потом в памяти был глубокий черный провал, и уже в три часа дня я обнаружил себя перед дверьми приемного покоя Института имени Склифосовского — солидного, весьма уважаемого мною заведения. Некоторое время я колебался, зайти или нет –все-таки чувствовалось, что ночью мы с Зуриком и его компанией врезали, и довольно крепко. Потом, рассудив, что здоровье дороже, я зашел и направился прямиком к своему хорошему знакомому Вадику Саганяну, неоднократно пользовавшему меня в этих стенах.