Поэтому, когда появился считавшийся давно потерянным в море Эдвард, сын Кэтлин, мы все безумно радовались счастливому воссоединению семьи. Я, подобно Роберту, повёл себя как последний болван: купился на уловку жены и принял его как её родного сына. В конце концов, вряд ли кто-то проявит жестокосердие и прогонит пасынка от Рождественского стола в тот день, когда привечают даже нищих.

В День Святого Стефана Кэтлин одарила меня одной из своих очаровательнейших улыбок.

— Уоррик, мой сладкий, сегодня такой замечательный денёк, а мы томимся дома. Почему бы нам не отправиться на охоту? Я рассказывала сыну, что ты прекрасный наездник, и ему не терпится поразмяться.

Я был удивлён и даже слегка обижен, потому что прежде Кэтлин не проявляла интереса к охоте, предпочитая ей танцы и маскарады. Однако теперь, когда её сыну взбрело в голову поохотиться, она враз полюбила это занятие. Но было бы глупостью из-за каких-то нелепых подозрений отказывать себе в том, что мне хотелось сделать с самого начала рождественских пиршеств. Охота была моей страстью: скакать с соколом на рукаве, в сопровождении своры гончих — что может быть прекрасней?

Поэтому я начал приготовления, прежде чем Кэтлин успела договорить. Натянув перчатки, которые она подарила мне на Рождество, я свистнул собак и велел конюхам седлать лошадей. Я поцеловал свою маленькую Леонию, пообещав привезти ей в подарок самого прекрасного зверя, что нам удастся поймать.

Мы скакали по вересковой пустоши, а за нами пешком следовали несколько слуг и мальчишки-конюхи, чтобы присматривать за соколами и подбирать охотничьи трофеи. Морозный иней искрился на голых ветвях деревьев. Земля затвердела, словно полированная сталь. Мы с Эдвардом скакали в паре, с соколами на перчатках и сворой охотничьих собак рядом, соперничая за количество убитых нашими птицами зайцев, кроликов и дичи.

Кэтлин тоже держала сокола и, разумеется, спускала его, лишь когда наши соколы сидели у нас на перчатках. Несколько раз я заметил, как она как-то странно оборачивается в мою сторону, больше интересуясь мной, чем охотой, даже когда выпускала собственную птицу. Тогда, по глупости, мне это даже польстило, наполнив гордостью за моё мастерство, ведь, как я уже говорил, я был гораздо более умелым и опытным всадником, чем Эдвард. Теперь я знаю, что она ожидала проявления первых симптомов, и долго ждать ей не пришлось.

Я ощутил неестественный холод. В следующий миг меня уже бросило в жар. Пот ручьями катился по моему лицу. Меня это не удивляло, ведь я гнал во весь опор. Но у меня так кружилась голова, что я с трудом сохранял координацию. Руки и ноги стали так часто и непроизвольно дёргаться, что сокол на перчатке начал кусаться и несколько раз даже повис вверх ногами, раскачиваясь на кожаных путах вокруг лап, прочно зажатых в моей руке.

Я смутно осознавал, что нужно остановиться и спешиться, но меня охватил ужас. Лай собак за спиной становился всё громче, но я знал, что это не мои псы. Повернувшись в седле, я с ужасом увидел, что меня преследует свора адских гончих. Каждую из них окружал ореол алого и синего пламени, развеваясь огненным шлейфом.

Подбежал кто-то из слуг, чтобы схватить мою лошадь под уздцы, но гончие настигали меня, и уже не оставалось ни малейших сомнений, на кого они охотятся. Я пришпорил коня.

— Гончие, огненные гончие! — завопил я.— Натяните луки и пристрелите их!

Но никто, похоже, не разобрал моих криков.

Должно быть, я выпустил сокола, потому что увидел, как он кружит у меня над головой, клекоча, словно чудовищный грифон. Он пикировал, пытаясь схватить меня огромными когтями, похожими на мечи. Прикрывая голову руками, я безжалостно пришпоривал скакуна, пока у него не пошла пена изо рта.

Случившееся потом было вполне закономерно. Конь поскользнулся на заиндевевшей траве и сбросил меня. Я упал хребтом на ствол дерева, напоровшись головой на острый сук. Тут же галопом прискакала моя жена вместе с Эдвардом, а за ними подоспели и слуги. Мне мерещилось, что меня настигли и окружили огненные псы. Я метался, ругался и кричал от ужаса.

Один из слуг сорвал с меня перчатки и растирал мне ладони и виски льдом из лесного озера, пытаясь привести в чувство. Этого краткого момента просветления было достаточно, чтобы я увидел, как моя жена и её так называемый сын обменялись торжествующими улыбками. В тот миг я понял, что они любовники, и это они меня убили.

Это было последнее, о чём я успел подумать, поскольку жизнь меня покидала. Последними, кого я увидел были стоящие рука об руку моя жена и её любовник. И вот я умер. Как ни странно, я понимал, что мёртв, как некогда осознавал, что живу, а это, уж поверьте, мои дорогие, довольно любопытное ощущение, пока с ним не свыкнешься.

На похоронах Кэтлин безутешно рыдала на плече сына. Все говорили, что это ужасное трагическое стечение обстоятельств. Но это не помешало целому поместью и всей деревне судачить, наперебой обсуждая причину моего внезапного безрассудного бегства и криков о каких-то огненных псах. Одни говорили, будто мой сокол схватил обернувшегося зайцем колдуна или лошадь наступила на куст зверобоя и превратилась в ведьму; другие рассказывали, что дьявольские псы явились за мной, чтобы утащить в ад на вечные муки.

У последней версии было больше сторонников, и вскоре по деревне поползи слухи, будто я был жестоким и развратным человеком, насиловал невинных девушек, а потом отбрасывал их за ненадобностью. Удивляюсь, что мне не приписали поедание невинных младенцев на завтрак, ведь, как выяснилось, я обращался со своей многострадальной женой с такой жестокостью, что она была не иначе как святой, терпя мои измывательства столь долгое время.

Селяне были бы разочарованы, узнав, что дьявол не утащил мою вопящую душу в Геенну Огненную, правда ни один ангел так и не спустился, чтобы забрать меня на небеса. Если разбойник, распятый рядом с Христом, признал в нём мессию, это ещё не говорит о том, что Иисус выделил на своей Небесной кухне уголок для каждого человека сомнительной святости.

Вы, должно быть, думаете, что человек, принявший смерть на кресте, как никто другой понимает чаяния униженных и оклеветанных? Но все государи, воссев на престол, мгновенно забывают, что недавно подтирались лопухом, как последние нищие, вот и ангелы от меня отвернулись. И я даже этому рад, ведь, не оставь они меня здесь, как бы я сумел защитить свою прекрасную дочурку? Кроме того, я не уверен, что на небеса пускают хорьков, а мне будет так недоставать старины Мавета.

О да, эта сучка, моя жена, убила и бедного Мавета, а всё потому, что он имел неосторожность подбежать к моему гробу. Он понял, что дело нечисто, учуяв запах яда. У хорька в одном коготке больше любви и преданности, чем в сердцах большинства людей. Поэтому она заперла его в клетке и бросила в огонь, просто испугавшись, что этот бесёнок привлечёт внимание к перчатке.

Вы должно быть, уже догадались, как она это сделала. Никакого колдовства и заклинаний, просто мазь её собственного изобретения, втёртая в хитроумный подарок. Это срабатывает с ночными колпаками и постельным бельём. Её мази причиняли людям страдания. Некоторые сначала сходили с ума, но все без исключения умирали. Как я уже говорил, у моей драгоценной жёнушки был редкостный талант.

Но теперь вы наверняка хотите знать, что произошло после пожара. Ну конечно же, узнаете, мои дорогие, я расскажу. Когда дым рассеялся, соседи нашли Роберта лежащим без сознания в углу солара, куда ему посчастливилось отползти. Он каким-то чудом выжил, если, конечно, его жалкое существование можно назвать жизнью.

С жуткими ожогами его доставили в лазарет Святой Марии Магдалины, где сёстры-послушницы ухаживали за ним несколько отмеренных ему лет. Он больше не покидал эти стены, не считая последнего пути на кладбище, где товарищи по гильдии похоронили его между двумя верными и любящими жёнами. Был ли он счастлив взаперти, предоставленный нежной заботе монахинь, никто так и не узнал, потому что с его губ срывалось только хрюканье.

— Будь хорошим поросёночком, скушай ещё ложечку помоев, — говорили сёстры-послушницы, запихивая ему в рот очередную ложку серой каши.