I

Первыми на вечеринку к Егоркиным явились Маркины. Николай Сергеевич протянул Ивану коробку с настольной лампой.

— Это вам на новоселье… Чтоб по ночам жене спать не мешал, — подмигнул он Гале.

— Какое там новоселье. Временное жилье… Есть хоть куда друзей пригласить…

— Нет ничего более постоянного, чем временное, — засмеялся Маркин.

— Тьфу, тьфу, тьфу! — шутливо сплюнула Галя. — Не дай Бог! Здесь такая канонада по ночам. Только уснешь — бабах дверь на улице. Стекла дрожат. Вскакиваешь шальная… Не бомбить ли начали?

Не успели Маркины раздеться, стук в дверь. Звонка в квартире не было, кто-то сорвал проводку, когда здесь склад был. Антошкины пришли: Петя с Таней. Егоркин начал помогать раздеваться женщинам. Потом осматривали квартиру, обсуждали ее. Кухня Люсе не понравилась. По метражу большая, но длинная, как кишка, неудобная и неуютная.

— Мне интересно, — говорила она. — В каких квартирах архитекторы живут, которые дома создают?

— Не архитекторы, а проектировщики, — поправил насмешливо Антошкин. — Архитекторами их стыдно называть. Архитектура — это искусство, а это, — он обвел рукой кухню, — убожество!

Люся взглянула на него и хотела спросить, что же он об этом не пишет, но постеснялась. Маркин рассказывал ей, что на похоронах соседки Романа Палубина был писатель, редактор издательства, земляк Ивана Егоркина. Она знала, что Антошкин будет на вечеринке, и ей любопытно было посмотреть на него. Таинственный мир литераторов был незнаком и интересен. Люсе казалось, что писатели могут все: возвышать и низвергать человека, восстанавливать справедливость, наказывать зло, защищать оскорбленных и униженных. Она часто слышала, как человеку, несправедливо пострадавшему от злых людей, советовали: напиши в газету, приедут, враз разберутся. И читала в газетах, как корреспонденты выезжали по тревожному письму и восстанавливали справедливость. Все писатели, по ее мнению, были умнейшими и благороднейшими людьми, насквозь видящими любого человека. Люся думала о знакомстве с Антошкиным с волнением, представляла его непременно высоким, стройным, худощавым человеком с мужественным лицом, а когда Егоркин впустил в квартиру парня среднего роста, чуть сутуловатого, плотного, лысоватого — большие залысины спереди и плешь на затылке, с широкими бровями над глубоко посаженными глазами, курносого; ни внешнего благородства, ни стати, ни солидности, обычный человек, встретишь на улице и не заметишь, по возрасту, вероятно, одногодки с Маркиным, за тридцать. Люся и не подумала, что это Антошкин, поздоровалась с ним и его женой — маленькой, такой же курносой, широкоскулой, брови тоже, видимо, у нее широкие, но она подщипывала их чуточку, познакомились. Петя с Таней поразительно похожи. Люся решила, что они брат с сестрой. Но когда Маркин заговорил с Петей, поняла, что он и есть тот самый писатель, и почувствовала некоторое разочарование, словно обещали показать ей необыкновенной красоты предмет, а она увидела хорошо знакомую вещь. Слишком простоват был на вид Антошкин.

Наконец собрались все приглашенные: Василий Гаврилович с Зинаидой Дмитриевной, Роман с Ирой привели с собой Соню, Варюнька и Колька вкатили коляску с девочкой. Коляску поставили в угол. Соня подошла к ней и, взявшись за край, стала рассматривать спящую с соской во рту девочку.

— Скоро мама и папа тебе купят точно такую сестренку. Хочешь? — спросила у Сони Галя.

Девочка кивнула и снова заглянула в коляску.

Наташа пришла, как и ожидал Иван, с Юрой. Вошла смущенная, родителей стеснялась. Юра был с гитарой. Галя увидела сестру с парнем и скорчила ей рожицу. Наташа в ответ быстро показала язык и отвернулась. Щеки ее алели. Юра увидел, что среди гостей большинство немолодых, и сунул гитару в угол за диван, думая, что сегодня она не понадобится. Для него и Наташи лысоватый Антошкин и Маркин с женами были пожилыми людьми. Там же за диваном стоял «дипломат» Антошкина.

Увидев, как Юра сует гитару за диван, и заметив там «дипломат», Егоркин вспомнил, что Петя обещал принести ему свои рассказы, подумал, что нужно спросить сейчас, иначе в суете забудешь, и подсел к Антошкину с Маркиным. Они разговаривали, сидя на диване за столом.

— Петь, ты принес рассказы?

— Там, — указал Антошкин в сторону «дипломата».

Егоркин вытянул его из-за дивана и подал. Антошкин достал машинописные листы.

— Что это? — спросил Маркин.

— Так… рассказы…

— Дай-ка, я гляну, — взял он листы и прочитал на одном. — Прощание со сказкой… Твои?

Петя кивнул.

— Дашь почитать?

— Я Ивану принес…

— Может, здесь прочитаешь? Вот этот маленький, семь страниц…

— Да ну, брось… Мы не за этим собрались.

— О чем вы? — спросил Василий Гаврилович, услышав их разговор.

— Петя рассказы написал? Сам написал? — удивился Василий Гаврилович.

— Нет, па, ты за него, — засмеялась Галя. — У него уже две книги вышли. Я тебе показывала… — Она принесла из холодильника потные бутылки лимонада, подала ключ Ивану и кивнула на них: открывай.

— Так это вы?! — воскликнул Василий Гаврилович.

— Я, — засмеялся Петя, и все тоже засмеялись.

— Я его прошу сегодня рассказ почитать, а он отказывается, — сказал Маркин.

— Почему… Мы послушаем, — поддержала Зинаида Дмитриевна. Она во все глаза смотрела на Антошкина. Завтра на работе она будет рассказывать, что сидела за одним столом с живым писателем.

— Потом видно будет… как вечер сложится, — проговорил Антошкин, думая, что выпьют и забудут. Не совсем удобно было читать. Собрались на новоселье, а он со своим рассказом.

Галя, окидывая накрытый стол, с сожалением увидела, что он значительно уступает столу Палубиных, неудобно было перед Ирой и Романом, но где взять тот же сервелат или красную рыбу. Не пойдешь же покупать в ресторан за бешеные деньги. И без того грустно становилось, когда вспоминала, сколько денег ухлопала. Месяц на них жить было бы можно. Но гости хвалили ее угощение. «Посидели бы вы за столом у Палубиных!» — думала Галя.

Таня Антошкина попробовала салат, над которым Галя вчера промучилась весь вечер, и воскликнула:

— Ой, какой вкусный!

Получилось у нее это так непосредственно и искренне, словно неожиданно само с языка сорвалось. И все потянулись за салатом. Галя с благодарностью и симпатией посмотрела на Таню. Антошкина нравилась ей. Простодушная, не жеманная, милая, маленькая женщина.

Соня подбежала к Ире, сидевшей рядом с Романом на диване, и шепнула:

— Мама, она смотрит…

Варюнька услышала, обернулась к коляске, вылезла из-за стола и укатила ее в кухню, сказав:

— Не обращайте внимания, она у нас смирная!

Соню Ира подняла на диван и уложила за своей спиной. Места там было много. Шепнула дочери:

— Полежи, а мы поразговариваем… А потом домой пойдем.

Варюнька вернулась. Гости пили, ели, разговаривали.

— Вы слышали, наверное, — сказал Антошкин, — двадцатого на Пушкинской площади фашисты демонстрацию устроили?

— Какие фашисты? — недоуменно уставились на него.

Иван и Юра быстро переглянулись.

— Свои, доморощенные… Сам я не видел. Знакомый журналист рассказывал. Говорит, собрались юнцы на площади. Все коротко остриженные. Построились, и повязки со свастикой на рукавах…

— И что? — ахнула Наташа.

Все перестали есть, слушали Петю. Но эмоциональней всех воспринимала рассказ Наташа. У нее глаза горели точно так, как тогда, на заседании новых интеллигентов.

— И ничего… Они, видно, и сами не знали, что делать… Постояли, и их быстренько увезли…

— Вот сволочи! — качал головой Василий Гаврилович. — Довоспитывались! — Неизвестно кого осуждал он. — Фашисты! Это же надо!.. Головы пооткручивать без промедления.

— С жиру бесятся, — высказалась Зинаида Дмитриевна. — Там, видать, одни детки… не знают, как выщелкнуться…

— Скоро узнаем, кто там был, — сказал Петя.

— Узнаем, — усмехнулся Василий Гаврилович. — Так нам и сказали… Ты напишешь об этом?

— Нет. Это не моя тема. Я о селе, о России пишу.

— Это тоже Россия, — взглянул на него Маркин.

— Да и напишет — не напечатают…

Роман с Ирой сидели молча, ели, поглядывали на говоривших.

— А вы чего такие молчаливые? — обратился к ним Маркин. Он был, как всегда, говорлив, и, как всегда, больше всех над ним смеялась Люся, смеялась, но внимательно следила, чтобы не увлекался водкой, и делала это незаметно.