Дядя Ванька отпил немного из стаканчика, потянулся за моченым помидором.

— Что ж мало так? — спросил Иван.

— А ну ее!.. Вы меня, старика, послушайте!.. Живитя, ни на кого не глядитя! Народ счас с ума сошел: пьют, разводятся, мечутся по земле, как тараканы по полу у грязной бабы… Все пьют, а вы не пейте; разводятся, а вы живитя! Пусть на вас люди радуются! Кому-то и пример показать надо! Жизнь-то не все под гору катиться будет и на горку полезет… Схватится тогда народ за голову, да для многих поздно будет… Живитя мирнея, дружнея! Детей побольше рожайте, и сами будете друг на друга радоваться, а люди на вас!

Иван с Галей слушали, кивали, улыбались, но не вникали глубоко в слова дяди: а как же иначе, для того они и поженились, чтоб друг на друга радоваться, не видно было им камней, о которых разбилось столько семейных лодок, непонятно им было пока обилие обломков вокруг.

— Не, дядь Ваньк, мы хорошо жить будем! — сказал Иван уверенно.

— Вы ешьте — закусывайте! — говорила мать. — С дороги хорошо естся! Ешьте!

Когда мать за чайником пошла, Иван спросил:

— Дядь Ваньк, а когда лучше жили, тогда или сейчас?

— А когда тогда-то, до войны, что ль?

— Нет, до колхозов еще?

— Ну, сравнил! Счас, конечно! Тада земля у кажного своя, дядя не придет за тебя делать… Солнышко не проглянуло еще, а ты уж в поле! И ложишься, когда стемнеет. День — год! Ухрястаешься — ноги не держат!.. От чего я счас еле полозею, от энтого самого…

— Да ты и в колхозе не больно сидел! — вставила мать, подходя к столу с чайником.

— А счас что? Уборочная, солнце утром на два дуба поднялось, а Мишка (сын) все спит! Я бужу — глянь, солнце-то где? Рано, грит, комбайны стоят еще… Выспются и работают, и то, две недели — и поля чистые. Техника! А тогда до сентября уборочная, до сентября в поле жили: пока скосишь все косой, пока свяжешь. А молотить только в эту пору… Счас — рай. Живи только. Деньгу-то за уборочную получают — страсть!.. Только работать никто не хочет… Да и некому! В Масловке раньше сто дворов было: недавно, прям, при Хрущеве… Бывало, на праздник народ высыпет на луг — как муравьи! Там игры! Там пляски! Гармони три разливаются. А счас тишина, хоть вой!.. Не платили ведь ничего в колхозе, за так работали. А ведь одежонку на что-то покупать надо! Домашняя скотинка только и выручала… Выкормишь поросенка или телка, гусей там — продашь да фуфайку и купишь. И мясцо было. А как Хрущев всю скотину вывел, ни денег, жрать нечего, и попер народ в города… Счас в Масловке и пятидесяти дворов не насчитаешь, да и то одни старухи в избах, вот, как мать ваша…

— Дядь Ваньк, а кто у нас колхоз организовывал, не помнишь?

— А как жа! Помню… Андрюшка Шавлухин! Был такой… Мы с ним вместе росли, вместе на гулянки бегали… Шутоломный мужик… Но грамотный! Секлетарем в сельсовете сидел… Потом, в тридцатом, слух про колхозы пошел. Его в район вызвали, а оттуда он с револьвером вернулся. Собрал всех и грит: все в колхоз, а кто не пойдет, тому фаламейская ночь будет…

— Варфоломеевская ночь, — поправила Галя.

— Во-во, правильно, дочк! Фаламейская! Так и объявил…

— Слух прошел, что под Паску ночь эта будет, — сказала мать. — Как стемнело, папаня собрал нас и в ветлы под огороды. Холодно. Половодка только прошла. Грязь… Всю ночь дрожали… Я еще маленькая была… но все помню…

— А я уж отдельно жил. Жанатый. Я в колхоз сразу пошел. Не побоялся… А был тогда Иван Игнатич, тож однолеток наш, Верку Антошкину ты знаешь, сын у нее, Петька, в Москве журналистом… Вот он, отец Веркин, Иван Игнатич, горячий был… Я, грит, этому Андрюшке фаламейскую утру покажу, если он мне ночь устроит. И не пошел в колхоз. Заартачился и не пошел!.. Андрюшка тогда его в Казахстан вместе с семьей…

— Иван Игнатич с сестрой Шавлухина гулял, а взять не взял, — вставила мать. — Вот он и мстил!

— С сестрой? Нет, не помню я этого, — покачал головой дядя Ванька и продолжал: — А после войны Верка с тока зерна в платке взяла… Мать дайча говорила про это, а Андрюшка узнал и с минцанером к Ивану Игнатичу. Иван Игнатич Андрюшку из ружья — раз! А потом уж минцанер его! — повернулся, уточняя, к матери дядя Ванька.

— И оба насмерть?

— Ни капнулись… Да! — вспомнил дядя Ванька. — Верка Антошкина в тот день и родила, Петьку-то, журналиста… — Кстати, он тут сейчас, в деревне. К матери из командировки заехал…