— Четыре… три… два…

В последнюю секунду он присел, над его головой жахнула волна взрыва. Перебитая гусеница рваной лентой выстелилась впереди корпуса, многотонная махина с ходу соскочила катками на грунт и легко, как фанерная, развернулась поперек дороги. Второй танк обогнул подорванного собрата и прибавил газу.

Янкин, прижимая ладони к ушам, приподнял из щели голову. Прямо перед ним замерла перекошенная на одну сторону стальная громада. Сапер увидел молчаливый, нацеленный куда-то поверх его головы орудийный ствол, увидел поцарапанный лобовой лист и запорошенное, в черно-бурых мазутных пятнах пузо машины. Под днищем высвечивался кусок мутной дали и виднелась исковерканная, словно разъеденная оспой, земля. Для Янкина наступила странная тишина, он ловил ртом воздух и не слышал, как открылся люк в днище, только различил в темноватом проеме ноги выползающего танкиста.

— Стой… — сказал Янкин, не слыша своего голоса. Но и немец, по всему, не слышал его, он медленно осунулся на землю и обмяк, не поднимая головы. Потом пополз встречь Янкину, не разбираясь, куда ползет. Сапер наконец понял, что немец ослеп, на месте глаз у него краснели заплывшие дыры, из них текло, все лицо танкиста было мокрое. Раненый что-то лопотал, но Янкин не понимал, да и не слышал слов, хотя сознавал, что человек просит помощи. Янкин с опаской поглядел под темное днище, но из люка никто больше не показывался, и тогда он выскочил, подхватил и поволок немца в щель. Янкин не заметил, когда спрыгнул к нему взъерошенный, взвинченный боем Сашка-Пат.

— Свои побиты, а он — спаситель!.. В Христа, в бога!.. — заходился ротный цирюльник.

Янкин только по виду Сашки догадывался, о чем лай. Догадывался обо всем и немец, потому что пятился в угол щели и заслонялся рукавом. Янкин достал из кармана пакет, разорвал обертку и стал наматывать немцу бинт. Но Сашка схватил сержанта за руку.

— Спаситель! Детишек кидают, детишек!.. — бесновался он, и Янкин ощутил, как колотила Сашку дрожь: после госпиталя он заметно припадал на ногу и был несдержан. Янкин оттолкнул его.

Слепой сидел тихо, и Янкину казалось, что в ушах у него стоит тонкий, беззвучный писк. Он невидящим взором обвел мертвый танк, горелую землю вокруг щели и затененную пепельным маревом реку. Его взгляд на какой-то миг задержался на искореженных лодках, паромах и разбитом понтонном мосту — ничего больше не отложилось в его зрительной памяти…

Подтянувший резервы противник упорно сопротивлялся, его авиация беспрерывно висела над переправами через Неман, бомбила танковые и механизированные части на маршах и в районах сосредоточения. Гитлеровское командование стремилось затормозить наступление советских войск, но те продвигались и первого августа освободили Каунас.

Саперы Крутова получили для проверки улицу на окраине и какие-то мастерские, к которым примыкала эта улица. Осмотрели и прослушали в первую очередь проезжую часть, проверили подземное хозяйство, обстукали трубы и даже гидранты колодцев, но ничего не обнаружили и пошли по дворам. Во дворах тоже не было ничего подозрительного. Работа, похоже, близилась к концу.

Настроение у Евгения было хорошее: разминирование в тылу все же лучше, чем на передовой… К тому же он рассчитывал помыть роту в бане, ибо знал, что баня — всегда великое благо для солдата: не только грешное тело, но и душа расслабляется и оттаивает.

Евгений вспомнил о писаре, о том, что послал его искать городскую баню, потому что войсковые тылы отстали. И в этот момент подошел Янкин.

— Сюрприз? — обеспокоился Евгений.

— Нулижды нуль!

— Н-да… Был такой ученый парень… — облегченно вздохнул Евгений.

Вслед за Янкиным к Евгению потянулись свободные от задания саперы. Хотя «сюрпризов» на этой улице не обнаружили, однако нервное напряжение, испытанное, во время проверки, равнялось, отнюдь не нулю. Курцы достали портсигары и табакерки, над солдатскими головами закурчавился дымок, этот привычный успокоитель во всех случаях жизни. И только наблюдательный человек мог заметить тщательно скрываемую неестественность улыбки в глазах одного или застывший и твердый, как стальной, шарик на щеке у другого. Саперы собрались возле палисадника, перед глухим фасадом одноэтажного особнячка, кто-то из них перегнулся через проволочную сетку, сорвал гладиолус. В зашторенном окне как будто мелькнула женская фигура, Янкин остерег:

— Заругают…

— Почему такое?

— Видишь… — затруднился Янкин. — И вообще, в войну цветочки…

— Не скажи, сержант… Цветы всегда цветы…

С этими словами сапер сломил еще один пунцовый гладиолус. Евгений хотел вмешаться, но зашуршал гравий, и на дорожке появилась женщина, вероятно хозяйка особняка. На женщине было летнее платье и клеенчатый передник. Она без слов забрела на клумбу, принялась резать кухонным ножом цветы. Солдаты, тоже молчком, следили за ней. Набрав букет, она вышла на тротуар, протянула цветы саперам. На лице женщины играла неуверенная улыбка. Она как бы колебалась и не могла решить, кому отдать предпочтение. Ее затруднение было понятно — в куче запыленных, недавно вышедших из боев военных мудрено было выделить командира. Наконец женщина все же проследила за взглядом солдат, рассмотрела на погоне у Евгения звездочки и подошла к нему.

— Это вам! — сказала.

Евгений в свою очередь не знал, как быть: обнять ли эту женщину или поклониться ей, а может, расцеловать руки… В конце концов он неловко, с излишней резкостью схватил букет, стал извиняться, но по смущению женщины понял, что извиняться не нужно, и растерянно смотрел на нее.

— Спа-си-бо… — выговорила женщина и ушла.

Саперы во главе с Евгением тронулись вдоль палисадника и побрели по улице — бесцельно, просто так, потому что не могли стоять на месте.

Шагов через тридцать они подвалили к разбитой витрине. Хрустя осколками, столпились перед лавкой. Дверь была замкнута; на полках, за разбитой рамой, навалом лежал копеечный товар: гребни, пузырьки с духами, баночки с кремом, губная помада и всякие бабские штучки.

Янкин неспешно отступил на край неширокого тротуара и внимательно оглядел вывеску. Прочитать он ее не прочитал, но определил:

— Частное заведение… Буржуй!

— Ха-ха… «Ешь ананасы, рябчиков жуй!..» — подхватил Сашка-Пат.

— Рябчиков — случалось, — заверил Янкин, — а что касаемо ананасов — не пробовал.

— Не пробовал, сержант, а критикуешь… — не унимался Сашка-цирюльник. — Какой буржуй? Он как я: знал, почем сотня гребешков, и вся коммерция…

Янкин хотел объяснить шутку, но его не слушали, и он замолк, вспомнил приезжего лектора, который битый час толковал саперам о мародерстве и достукался — саперы едва не освистали его. Ну да ладно, задание имел человек, ездил и читал. Обидно, конечно, слушать было, но лектор в конце концов достиг результата — у Янкина зародилось сомнение: неужели сыщется среди саперов гнида? Мучительно стесняясь собственных подозрений, он все же косился на бойцов, как бы кто не соблазнился расческой или еще какой мелочишкой. Но никто ничего не брал, бойцы только переглядывались и толкали друг друга в бока. Особенно выделялся рослый Сашка. Цирюльник просто заливался, рассказывая что-то товарищам, крутил во все стороны головой, и Янкин видел — у него рассечено осколком ухо. «Тронулся он окончательно, что ли?» — насторожился Янкин, невольно подвигаясь к нему.

— Могу из тебя красавчика сработать… — приставал Сашка к ротному писарю.

Алхимик отделывался ужимками, морщил нос и надувал щеки.

— Хошь, загрунтую веснушки? Разделаю под орех! Я гримом занимался, хошь — размалюю, как девку, хошь — под лешего… Хошь?

— Под бульдога можешь? — спросили Сашку, и Янкин неодобрительно фыркнул. Фыркнул потому, что сам же сегодня читал саперам газеты и они рассматривали портрет деятеля, похожего на бульдога… Как-никак союзник, неприлично смеяться. Янкин хотел одернуть озорников, но передумал, поскольку поди докажи, о ком речь…

— Из Алхимика бульдог не получится, — сказал Сашка и протянул в витрину руку.

— Почему? — осклабился щербатым ртом Алхимик. Безапелляционный тон Сашки задел писаря.

— Если б ты смоктал сигару… — Говоря это, Сашка шарил по витринной полке, и скоро в руках у него очутились баночка с вазелином, помада, карандаш для бровей и еще какие-то причиндалы. Перебрав все это в руках, он притулил Алхимика к подоконнику и начал манипулировать: придал его лицу землистый оттенок, нанес на лоб морщины, прочертил борозды возле носа и у губ, насинил мешки под глазами, вывернул и велел так держать нижнюю губу. Потом отступил на шажок и руками отстранил всех.