ГЛАВА 4

Ни вампиры, ни фейри не отдали бы его Змею добровольно. Угроза полного уничтожения пугала их меньше, чем месть Вайрд Итархэ. Уничтожение — это быстро и навсегда. А месть… тоже навсегда, но очень, очень долго. Очень долго — это у Зверя хорошо получалось.

Он ваял очередного аждаха. Лепил из тела калеки-контрабандиста новое, здоровое, полное сил и ненависти. Страшное, конечно, куда там чудищу Франкенштейна, но аждахи и должны быть страшными. Из боли и ужаса ничего красивого выйти не может. Аждахи — все сплошь травматики, и ни один психиатр им не поможет. Они любого психиатра в клочки порвут…

Христиане верили, что молитвой можно вернуть аждаху личность, надо лишь узнать, кем он был до переделки. Узнать хотя бы имя. Считалось, что святой Артур знал все имена, видел под обликом аждахов прежних людей и мог отмолить их всех, и переделанных, и даже проклятых. Ну, да, ну, да. Его молитвы в былые времена валили аждахов, как артобстрел — по площадям и сразу насмерть. Может быть, перед тем как умереть, несчастные монстры себя и вспоминали, да только была ли им от этого польза и удовольствие? Рассказывали, что аждахи дохристианских времен, будучи по-собачьи преданными большинству вампиров, ненавидели тех из них, кто обладал провидческими дайнами. Такие вампиры могли узнать их имена, и аждахи боялись провидцев. Чуяли, что возвращение имени означает для них смерть, и не хотели умирать. Стоит, конечно, сделать поправку на то, что даже молитвы святого Артура и явление ангелов не извели аждахов под корень. Кто действительно не хотел умереть, тот не умер, а те, кто умер, видимо, все-таки приняли смерть за спасение. Но Зверь, например, полагал, что живому льву лучше, чем мертвой собаке, и те аждахи, что выходили из-под его рук, разделяли эту точку зрения.

На них молитвы не подействовали бы. Им не хотелось спасаться. Отличная штука — свобода воли, если применять ее с умом и себе на пользу.

Купаясь в волнах чужой и своей боли, Зверь мельком задумался о том, что он, наверное, мог бы и мозги аждахам вправлять, делать их полноценными членами общества. Социализировать их, с их-то внешностью, отличная вышла бы шутка. Даже интересно стало попробовать. Но смысл существования этих биоконструктов заключался отнюдь не в возвращении здоровья и обретении бессмертия, что бы они сами ни думали, приезжая в Пески. Смысл их существования был в абсолютной преданности вампирам и такой же абсолютной ненависти ко всем остальным. Здоровый мозг на такое не способен.

Зверь сегодня выбрал стаю Драго. Почтил высочайшим визитом. Еще в середине сахры[29] каждый вампир в Песках вспомнил бы о важных неотложных делах, о какой-нибудь срочной надобности, требующей явиться в стойбище, выбранное Ванталой, и стойбище превратилось бы в проходной двор. Сейчас, на исходе осени, в стаях поняли, что Вантала может приехать к кому угодно, а значит и к ним тоже, и что его появление в Песках — не последнее. Поэтому теперь к нему с выражением почтения приходили только вожаки. А когда стаи враждовали между собой, выражение почтения делегировалось послам. Внутренний трафик Песков перестал выдавать опасные пики, и если до сих пор эти пики не привлекли ничьего внимания, значит по их поводу уже можно было не беспокоиться.

Разумнее всего было бы вообще никогда из Песков не уезжать, места безопаснее не найти во всем Ифэренн, но здесь бывал не только он, сюда и Моартул изредка заглядывал. А от Моартула вампиры не защитят. Моартула они боятся до усрачки.

Почему — непонятно. Никаких сверхъестественных способностей у Короля Мертвых вроде бы не было; свою вошедшую в легенды и классику мировой литературы жестокость, он в отношении вампиров не проявлял, да и сколько было правды в тех легендах? Моартул и Ойхе дали Пескам музыку. Человеческую. Доброе дело сделали. Ойхе вампиры боготворили, а Моартула все равно боялись. Без всяких на то причин.

Дед выезжал на чистой харизме…

Зверю от этого было не легче. Во-первых, харизма у старика зашкаливала. Во-вторых, явись он сюда и вздумай поймать беглого внука, помогать ему не будут, но и мешать не станут. Вот и получалось, что хоть в Песках и безопаснее всего, а жить на Трассе надежнее. Там ни демоны, ни родственники не достанут. Родственники не найдут, а у демонов на Трассе возможностей не больше, чем у каких-нибудь магов.

Зверю, правда, при всей потенциальной крутости, и половинки какого-нибудь мага хватит, чтобы сразу закончиться. Но это ж его найти сначала надо хоть магу, хоть демону. А как найти то, на что ты не хочешь смотреть там, где ты ничего не видишь?

Правда, сегодняшний день был особенным. И Зверь приехал в Пески не из-за аждаха, и стаи не ограничились отправкой в стойбище Драго гонцов, и Трасса не была свободной от демонов.

Трасса сегодня собрала демонов со всего Ифэренн. И не абы кого, а сулэмов — демонов-господ, уступавших князьям во влиянии, но сравнимых с ними могуществом.

Вампирам тоже полагалось быть сейчас там, на обочине потустороннего шоссе, где хватит места всем, кто приехал. Всем, кто хочет посмотреть на объездчиков Трассы, кто хочет увидеть невиданное, испытать эмоции — у старых вампиров с этим непросто — и убедиться, что Трасса будет покорна триста шестьдесят дней следующего года.

Она была живой. Мало того, она была по-своему разумной. Как разумны духи или демоны, не считающие нужным обзаводиться какой-нибудь личностью; как разумны стихии или стихийные бедствия. Создатель Трассы, кем бы он ни был, дал ей предназначение — связывать Ифэренн бесконечной лентой, пронизывающей времена и пространства. Но она имела на этот счет свое мнение. И дай ей волю, пожирала бы любого, сошедшего с обочины на проезжую часть.

Все всех жрут, так устроен мир. Чтобы все всех не сожрали, кого-то надо крепко бить, с кем-то договариваться, а кого-то… усмирять? Ну, да. Как объездчики усмиряют лошадей. Зверь не умел ездить верхом, не собирался учиться, лошади его не любили, а идея насильственного приведения кого бы то ни было к покорности была ему не близка, как полностью нерациональная.

Он своим мнением ни с кем не делился. Но если б здесь был Эльрик… Нет-нет, понятно, что если бы здесь был Эльрик, здесь уже ничего бы не было, но если бы Эльрик узнал о Трассе и о том, что такое ее «усмирение», он сказал бы, что с ней «танцуют». Те, кто умеет. Эльрик романтик, однако его романтичность такая деловая, холодная и расчетливая, что он всегда оказывается прав. Это потому что он поэт, как все шефанго, у них язык такой — поэтический. Зверь, когда внедряли «Новую энергию», читал их книги по макроэкономике, и потом с немалыми сложностями заставлял себя думать и говорить нормально, по-людски, не используя сравнения и образы вместо обычных слов.

В общем, Эльрик был бы прав потому, что он всегда прав и потому, что с Трассой, вообще-то, действительно «танцевали». В основном, демоны. Вот эти самые сулэмы, превращавшие себя в подобие автомобилей и устраивающие гонки, смертельные заезды, по беснующемуся полотну дороги. Трасса не могла их убить, но запросто развоплощала и отправляла в Преисподнюю. Однако кто-нибудь все равно добирался до финиша — до неопределенной, каждый раз неожиданной точки, по пересечении которой Трасса переставала сопротивляться и покорно ложилась под колеса, готовая служить следующие десять лет. До следующей вспышки бешенства.

Победитель получал саолы всех погибших. Демонические саолы высшей пробы; вампирские саолы — попроще демонических, но тоже ценные; и человеческие. Хотя зачем в гонки лезли смертные, было совершенно непонятно. Без шансов же. Верная смерть. Вампиры хоть умели соскочить вовремя, погибали десятками, но участвовали в заезде сотнями, и, в основном, возвращались в стойбища одним куском. А людей и на это не хватало, люди просто умирали.

Умирали, правда, героями. Но все равно Зверь их не понимал. Был бы он человеком…