— Всегда, всегда так, — вдруг жалко сморщившись, всхлипнула Нинель Владимировна и ушла на кухню.

Гарька обиженно пожевал губами. Хотелось встать, хлопнуть дверью и уйти в свою комнату, но он сидел.

Станислав Владиславович не мог переносить женских слез, особенно слез своей Нинели Владимировны. Именно слезами тогда еще юная его жена добилась того, чтобы первенцу было дано где-то найденное ею имя — Гарольд. Тогда Нинель Владимировна считала, что будет ее сын пианистом, скрипачом, артистом, в общем, не обычным смертным. Станислав Владиславович хотел дать сыну польское имя, как заведено было в его семье, несмотря на то, что фамилия их к тому времени утратила окончание «ский», и вот спасовал: пусть будет Гарольд.

Спасовал Станислав Владиславович и теперь. Он мрачно встал и, не глядя на сына и жену, подошел к телефону. Винясь, с принужденностью в голосе сказал он Краминову, что вынужден к нему обратиться, но это ничего не значит и, если возможности нет, не следует выполнять его просьбу, а если не затруднит, тогда…

— О чем разговор! — донесся бодрый хрипловатый голос Краминова.

Наутро Серебров, захватив у Маркелова документы, уже ехал в нахолодавшем за ночь вагоне первой электрички в поселок Галкино. Ему хотелось раздобыть для колхоза кирпич, хотелось, чтобы Маркелов поверил в его, Сереброва, деловитость и пробойность.

Он сразу нашел белое здание завода, напоминающее арками и переходами индийский древний дворец. Надеясь попасть к Краминову первым, пошел он в охраняемую беззаботной, стриженной под мальчика девицей приемную директора. Но там уже стоял ровный шмелиный гул: толкачи и просители ждали приема.

Серебров пожалел, что не пошла ему впрок маркеловская наука, что не захватил он плитку шоколада или флакончик духов. Секретарша наверняка выделила бы его из числа других, поднеси он ей «колхозную» шоколадку. Но девица и без того заинтересованно стрельнула глазами на усатого молодого просителя. Таких молоденьких начальников, как этот, среди ожидающих не было.

Вольно, не замечая, что оттесняет Сереброва, подступил к секретарше маленький человек с несоразмерно большой головой. Серебров почтительно отошел. Кондрат Макарович Сухих, известный на всю область председатель колхоза. Его танцевальный ансамбль выступает за границей, на его животноводческие комплексы приезжают экскурсанты.

Сухих ласково, по-семейному спросил секретаршу:

— Ну как, душа-девица, папа дома?

Секретарша, видимо, привыкла, что великий Сухих называет Краминова запросто «папой». Она улыбнулась.

— Пожалуйста, папа вас ждет.

Сухих потрепал девицу по плечику и скрылся за дверью.

Серебров занял очередь за пожилым, немодно стриженным под полубокс человеком. Широко расставив свои кавалерийские сапоги, сидел этот человек в углу и острыми, умными, глубоко упрятанными глазками разглядывал посетителей. Был он и одет старомодно: в синие брюки и галифе, клетчатую рубаху без галстука. Жестикулируя, он с удивлением начал рассказывать Сереброву, что долгое время не мог найти седел.

— По всей стране писал, спрашивал — нет. А мужики у меня пасти коров только верхом соглашались, дак я уж к самому Буденному обращался, поскольку я в кавалерии служил. Выручайте, мол, Семен Михайлович, старого кавалериста.

Серебров сочувственно кивал ему.

Выпорхнувшая из директорского кабинета вслед за улыбающимся Кондратом Макаровичем секретарша вдруг сказала, что Семен Семенович просил узнать, здесь ли Гарольд Станиславович Серебров. Серебров растерянно поднялся.

— Пройдите, вас уже два раза спрашивали, — сказала она и улыбнулась, выделяя его из числа других.

Под заинтересованными, даже завистливыми взглядами умолкших вдруг толкачей и соседа-кавалериста Серебров, словно по воздуху, проплыл к дверям, чувствуя себя необыкновенно значительным человеком.

Кирпичный бог Семен Семенович Краминов оказался невысоким, подвижным чернявым человеком. Подталкивая на носу очки, он с любопытством разглядывал Сереброва-младшего. Черные глаза его светились добротой.

— Никак не думал, что у Станислава Владиславовича сын поднимает сельское хозяйство. Сколько лет вы уже работаете? Немного? Но это полезно, полезно. Значит, на первый квартал надо? И сколько?

— Тысяч сто пятьдесят, — замирая под острым взглядом директора, сказал Серебров, чувствуя, что хватил лишку и надо сказать меньше.

— Из ста сорока четырех тысяч можно построить двухэтажный дом на восемь квартир, — сказал Краминов, и Серебров решил, что тот ему откажет.

— Нам теплые гаражи, люди мерзнут, — прошептал он, понимая, что таким лепетом Краминова не возьмешь.

— Вот с этой бумагой в отдел снабжения, из моего фонда, — весело проговорил Краминов. — Счастливо. — И Серебров с радостью ухватил взглядом цифру 150. Он выскочил от директора с самоуверенностью удачника, который утвердился в том, что для него не существует никаких препятствий.

— Молодчик! Молодчик! — хвалил Сереброва, потирая руки, Маркелов. — Ну вот видишь, ты уже встал на свои ноги. К самому Краминову попал. Молодчик!

Маркелов, видимо, поверил в удачливость Сереброва. Дня через три, под вечер, он опять позвал его к себе. В кабинете Маркелова, только что обставленном новой полированной мебелью, с краешка сидел у бокового столика Миней Козырев и, тщеславно косясь в водяную гладь лакировки, что-то рассказывал завлекательным голосом странника, побывавшего за тремя морями. Пьянчужку Минея Маркелов то выгонял, то вновь приближал к себе. Сейчас тот опять был в фаворе — это он достал и привез лакированную несельскую мебель.

Маркелов сам еще не привык к мебельному великолепию — стирал рукавом пылинки со стола и зачарованно слушал Козырева.

— А вот еще есть один город на Северном Кавказе, — говорил Миней, — так там арматура имеется. Можно купить. А в Молодечно семенной овес… Хорош, говорят.

Откуда знал все это запивоха Миней Козырев, было поразительно, но знал доподлинно. В седеющей Минеевой голове умещались воспоминания о лихих делах конца пятидесятых годов, когда он закупал в южных степях табуны лошадей, чтоб помочь тогдашнему председателю колхоза Огородову выполнить план по мясу, и хитрые истории о том, как он, Козырев, при Маркелове торговал лесом, чтоб пополнить колхозную кассу. И вот теперь откуда-то брались в его голове названия городов, где есть разные нужные разности.

— Так вот, Гарольд Станиславович, — с трудом освобождаясь от очарования Минеевой речи, сказал Маркелов, — надо попытать счастья, съездить за арматурой-то.

Сереброву боязно было мчаться неизвестно куда и в то же время не хотелось расставаться со славой нужного, пробойного человека.

— Когда надо? — спросил он.

— Да сейчас, — довольный его согласливостью, ошеломил Маркелов Сереброва.

В конце концов Серебров привык к бездомной кочевой жизни. Ему она даже начала нравиться. Поутру он был в курортном городке, где добывал запчасти и ради забавы фотографировался на фанерной лошади, а через два часа летел над облаками, похожими на заснеженные поля, к себе на север. Он то нежданно благоденствовал в фешенебельном номере гостиницы, то коротал ночь на вокзальном жестком диване и торопливо брился в туалете, на глазах у публики, то устраивал богатое угощение для нужного человека, то, по-плюшкински скопидомясь, перебивался на безвкусных дешевых консервах «Завтрак туриста».

Его не пугали временные неудачи. По неуловимым признакам он научился определять, кто способен ему помочь, пусть из сострадания, от доброты. Помогали, продавали битум и шифер, а не было того и другого — он, усвоив уроки Григория Федоровича, клянчил третье, то, что имелось там. Все сгодится. Если не для себя, так для обмена. На трубы можно выменять уголок, на уголок — плиты, на гвозди — рубероид.