Серж приезжал практически через день: рано утром или поздно вечером, всегда предупреждая о своем визите. Не признавая безделья, он нашел работу в новой забегаловке на окраине города, не особо радуя Анну подробностями о коллективе и хозяине, потому что радовать особо было не чем.

Он всегда отказывался от предложенного ему завтрака, поэтому Анна вела его в темную гостиную и при свете одной единственной лампы они усаживались на диван и Серж рассказывал все, что происходило накануне, делился своими планами на грядущий день, спрашивал как у Анны самочувствие, ложил свою огромную лапищу ей на живот в надежде почувствовать как толкается малыш.

- Маркус, когда прощался, несколько раз сказал, что мне будет намного проще, чем ему. Что у меня теперь новая забота, - она погладила живот.

Анна замолчала. Ее глаза наполнились слезами.

- А я вот еще не осознала, что скоро стану матерью. Он шевелится, толкается, ночью, так вообще караул..., - улыбнувшись сквозь слезы, Анна на секунду выпустила наружу варево из эмоций, которые подавляла каждый день.

Почувствовав учащенное сердцебиение матери малыш получил свою порцию переживаний и возмущенно пнулся. Серж растерянно улыбнулся и вытер слезы, ползущие по щекам Анны. Про «караул» и степень ее отчаяния он догадывался и сделать ничего не мог, кроме того, как быть рядом, пока его не заменит Маркус. А это лишь вопрос времени...

Что будет с ним после того, как он получит отлучение от Анны, Серж и думать боялся. Время перемен близилось и для него.

За Маркуса Серж ничего не спрашивал, никогда. Телефонные разговоры с Дэнвудом приносили Анне временное облегчение и через пару дней ей как правило, становилось совсем худо. У Анны был подавленный вид и она могла целыми днями молчать. Она никогда не разговаривала с Маркусом в Чепкроуте. Серж приезжал, забирал ее в город, они шли в парк, выбирали уединенную скамейку и в дали от посторонних глаз по очереди разговаривали с Маркусом. Анна долго, Серж коротко бурчал несколько слов, после чего внутри у обоих растекалась пустота. Анну добивало ожидание, Серж жил в тихой панике, потому что не мог найти слов, чтобы облегчить Анне жизнь. Они сидели в полном молчании, молодые, красивые, с уставшими глазами, в которых давно не было блеска.

Перемены давались тяжело.

Потом Серж отвозил Анну обратно к родне, доставал пару пластиковых контейнеров, в которых были: пирожные с белым шоколадом и малиной, замаринованные утиные грудки, чтобы Анна их приготовила себе на обед, булочки от миссис Бигль. Он передавал снедь, крепко обнимал Анну и просил проводить до двери. Иногда он сталкивался в предрассветных сумерках с Беном, который крался на кухню к своей законной чашке чая, здоровался со стариком и сразу же прощался.

Бен уважал Сержа и даже глубоко в душе желал, чтобы его внучка не была такой слепой по отношению к этому парню. Старого Версдейла трудно было провести в чем-либо, поэтому Сержа он встречал и провожал всегда с хитроватой улыбкой на лице, которая словно вытаскивала на обозрение всему свету самую из сокровенных тайн этого кулинарного фанатика.

Раз в неделю приезжала Кейт. Вот как раз ее визиты Анну вводили в некое подобие нервоза, хотя подруга никогда не задавала лишних вопросов относительно того когда Анна собирается возвращаться в свою квартиру и всячески избегала затрагивать тему Дэнвуда.

Тем не менее, Анна очень холодно разговаривала с Кейт и только по делам, которые касались непосредственно суда и апелляции: подписывала нужные документы, давала рекомендации и прочее.

Все объяснялось очень просто – жизненный опыт Кейт сам по себе был упреком, который получают неразумные дети от матерей с предостережением от беды в случае ослушания. Само присутствие Кейт наводило Анну на нежеланные мысли, их голосок еще был очень слаб, но они уже начали проклевываться в мозгу, хотя она себе еще отдавала в этом отчет.

Поведение Анны сначала озадачивало Кейт, и вполне заслуженно, по отношению к лучшей подруге начала зреть обида. Сначала Кейт упорно относила поведение Анны к ее переживаниям и трудностям с личной жизнью, но все оправдания со временем стали терять силу и мало-по-малу таяли.

Хваленая рациональность и справедливость Анны под натиском личных переживаний дали заметную трещину. Разум ей подсказывал, насколько она неправа по отношению к близкой подруге, что самолично разорвала преданную дружбу и опять по одной и той же причине, по которой ее отношения с родственниками висели на волоске от подобной ситуации – Маркус.

Большую часть дня Анна проводила с дедом на сыроварне или ездила с ним в город, опять же по делам семейного бизнеса. В доме она не могла выносить сочувствующие взгляды Элен и Лоис, женщины упрямо не следовали вполне определенным рекомендациям, которые им дала Кларисса по поводу выражения лиц в присутствии своей дочери.

К середине июня у Анны возобновился токсикоз, ее воротило от еды и на этой почве девушка выглядела чуть ли не прозрачной. Удивительно, но нежданным спасением стал большой зал сыроварни, где молоко нагревали на первой стадии и добавляли ферменты. Спасение пришло в запахе молочной сыворотки. Анна даже попробовала ее пить, потому что сильно испугалась за малыша, но после перового же глотка едва успела выбежать из помещения, где ее вырвало.

Поэтому в течении недели у Анны был еще один постоянные визитер – доктор Роберт Берклат. Тихий, улыбчивый пожилой мужчина, немного полноватый – он сумел расположить к себе свою пациентку уже после первого же приема. От семейного врача Анна отказалась наотрез, а когда ее спросили почему, она не смогла дать вразумительного ответа.

Доктора Берклата посоветовала давняя знакомая Клариссы, как хорошего специалиста по плохому самочувствию беременных барышень. Он избегал медикаментозного подхода до последнего и применял все от точечного массажа до безвредных травяных настоев, которые и в отношении Анны дали положительный результат, правда хоть и не сразу. Доктор никогда не отказывался от предложенного ему угощения, выпивал по пять чашек чаю и поглощал немерено печенья. Он безропотно приезжал даже среди ночи, если Анне совсем становилось худо.

Единственное, что показалось Анне странным это то, что мистер Берклат всякий раз выходя из дома звонил некоему Сэмюэлю и разговаривал с ним не больше десяти минут. Она не обратила бы внимания, если бы однажды она случайно не подслушала бы его разговор, который явно касался ее самой.

Но в итоге она списала свое разыгравшееся воображение на состояние здоровья, обозвав себя мнительной дурой.

К этой же распространенной в мире категории людей вскоре отнесли себя и Бен с Генри, когда доктор Берклат выставил счет. Анна промучилась почти две недели и родные были готовы на любые расходы лишь бы избавить любимое чадо от страданий, но сумма, которую запросил этот «божий одуванчик» не поддавалась разумному объяснению. Тем не менее, Бен Версдейл засунув свои вопросы куда по-дальше, выписал чек и сердечно поблагодарил доктора за оказанную помощь.

Лишь потом, старый лис не сдержав любопытства навел справки относительно «золотого доктора». Роберт Берклат оказался не простым провинциальным докторишкой с огромными амбициями. У него была своя частная клиника в Лондоне, в которую небожителям из парламента и шоу-бизнеса не всякий раз удавалось попасть.

Распрощавшись с Анной, доктор Берклат по своему обыкновению вышел из дома и направился к своему автомобилю, на ходу вынимая из кармана пальто мобильный телефон. До нее донеслись обрывки разговора.

- Да, Сэмюэль. Она пошла на поправку…. Нет… Вполне можешь. Ребенку и ей ничего не угрожает.

Июнь, тем не менее порадовал теплой погодой и длительные пешие прогулки сделали свое дело. К Анне вернулся здоровый аппетит и как следствие, она стала лучше выглядеть. Все чаще и чаще семья собиралась за обедом и ужином в полном составе и не пример прошлым трапезам, над столом витало не только позвякивание столовых приборов, но и довольный смех. Не раз к семейству присоединялись Серж и Кейт.

Пересмотрев свое нынешнее положение, Анна полностью отдалась ожиданию ребенка. Она каждый день долго гуляла в имении на свежем воздухе, почти всегда ее сопровождал непоседа Оди, иногда она помогала по мере сил на кухне Элен, ездила с матерью в город за покупками и много времени проводила в библиотеке, придаваясь своему позабытому излюбленному способу убивать время – чтению. Несколько раз в неделю звонил доктор Берклат и интересовался ее самочувствием. Сначала подобный интерес вызывал лишь недоумение, но Кларисса, вздернув подбородок, продекламировала, что это докторская этика и ничего лишнего искать среди действий Берклата не стоит. Это на словах, а на деле подобное внимание известного теперь и для нее доктора – крайне льстило.