— Да, — кивнул Ксеноф, постепенно приходя в себя, — таинственный Кион-Тократ или Орден Токра, о котором в народе ходит множество легенд. Признаться, я и сам не очень-то верил в существование оного. Но, как известно, ошибаться могут даже боги.

— Вы очень умны, милорд, — заметил Агно.

— Пожалуйста, без комплиментов, — поморщился граф. — Не скажу, что ваше общество доставляет мне удовольствие, так что давайте быстрее переходить к сути. Что вам понадобилось от меня?

Воитель в капюшоне ответил не сразу.

— Ваша супруга, если не ошибаюсь — леди Эйвил Крезентальская, этой ночью должна родить. У вас появится сын. Не спрашивайте меня, откуда я это знаю, просто примите как факт. Так вот, мальчик будет не обычным человеком, вроде вас или вашей жены. На груди у него вы увидите родимое пятно в форме дерева. Ваш сын будет расти и развиваться быстрее, нежели его сверстники. Он будет наделён силой, которой никто не может ожидать от обыкновенного мальчугана. Кроме того, он будет уже с рождения обладать некоторыми магическими зачатками. Вы понимаете, к чему я клоню?

На лоб графа набежали морщины. Глаза заволокла пелена размышлений. И вдруг страшное подозрение родилось в голове Ксенофа Арханского.

— Вы хотите сказать, что… Нет, Ситас вас побери, этого не может быть.

— Ваша Светлость? — Фольтест обеспокоенно уставился на графа. — Вы догадались, о чём говорит этот человек?

— Догадался, Фольтест. Но этого просто не может быть. Мой сын не будет одним из вас. Не будет. И я ни за что не отдам его в ваши тёмные руки. Поняли меня?

— Вы говорите, словно неразумный крестьянин, — мягко возразил Агно. — Подумайте сами, разве сможете вы воспитать избранного Тьмой? Разве сможете вы жить с таким сыном под одной крышей? Вы никогда не сумеете преодолеть страха перед ним, перед его сутью и предназначением. И, в конце концов, либо вы убьете собственного сына, либо он вас, что более вероятно. Подумайте.

— Мне не о чем думать. Я всё решил. Даже если мой сын один из вас, он никогда не узнает об этом. Я отправлю его в королевский пансион, где из него сделают…

— Чушь! — перебил Агно. — Вы и сами не верите в сказанное. Суть Покинутых такова, что рано или поздно всё равно выходит наружу. И тогда ждите беды. Наилучшим решением для вас будет отдать ребёнка нам. Мы сможем обучить его, он никогда не узнает о своём отце и Криниспане. А у вас ещё будут дети, нормальные человеческие дети, которых не придётся бояться. Неужели вы хотите, чтобы ваш сын стал изгоем, Отверженным и вами, и своими собратьями.

— Я сказал НЕТ, — проревел Ксеноф. В этот миг он уже не чувствовал страха перед Покинутыми. — А теперь будьте добры покинуть мой замок, мой город и моё графство. Я дам вам возможность целыми выехать за пределы Криниспана, но больше не помышляйте о возвращении сюда. Иначе, можете найти свою смерть. С двумя тысячами отборных воинов не справиться даже вам. Так что не искушайте судьбу, господа.

— Не угрожайте, милорд. Это может выйти вам боком, — Агно замолчал, что-то обдумывая, а затем сказал, — Хорошо, пусть малыш пока побудет в родительском доме. Но мы ещё вернёмся. Ровно через год, день в день. И к этому времени, я вас уверяю, вы сами будете молить нас о том, чтобы мы забрали вашего сына.

— Трюш, — разъярённо заорал граф.

Дверь в соседнюю комнату отворилась, и оттуда показался сквайр. Его обезображенное шрамом лицо казалось свирепым. Он ждал приказа.

— Возьми отряд и проводи уважаемых гостей за пределы Тарагофа. Мы всё обсудили и пришли к выводу, что нам лучше расстаться.

— Слушаюсь, господин, — кивнул сквайр. — Господа, прошу следовать за мной.

Агно повернулся к графу и, напоследок поклонившись, насмешливо бросил:

— Было приятно с вами познакомиться, Ваша Светлость.

Больше не задерживаясь, Покинутые последовали за сквайром. Когда дверь за ними захлопнулась, Ксеноф испытал внезапное облегчение, словно только что избежал смертельной опасности. Однажды граф уже чувствовал нечто подобное: когда в детстве во время охоты на кабана по его ноге проползла рогатая гадюка.

***

В то время как супруг разговаривал с непрошеными гостями, графиня мужественно боролась с адской болью, терзающей её тело. Мила постоянно протирала пылающий лоб роженицы мокрой тряпкой, повитуха давала ценные указания, а фрейлины жались к стене, с сочувствием взирая на госпожу. Так, в мучительном ожидании, прошел еще час. В комнате было душно, и Мила открыла окно, выходящее в дикий сад, буйно разросшийся вокруг замка. Гроза разразилась необыкновенная, шум тяжёлых капель о листву деревьев и крыши домов казался звуком набата. Прохладный ветерок наполнил комнату приятной свежестью, однако графиня не ощутила облегчения, ибо жар снедал её изнутри.

— О, небесная мать Рохана, — прошептала Эйвил, — помоги мне. Дай силы выдержать это.

Внезапный толчок сотряс её тело.

— Начинается, — воскликнула акушерка. — Мила, будь наготове. Проверь, тёплая ли вода в тазу.

Тем временем глаза графини закатились, а рот искривился в гримасе боли.

— Пора, госпожа. Тужьтесь, что есть мочи.

Эйвил стиснула кулаки и сделала неимоверное усилие.

— Хорошо, но надо ещё, — вскричала повитуха. От её былого спокойствия не осталось и следа.

Графиня откинулась на подушки, тяжело дыша. По лицу струился пот, волосы растрепались, словно от ветра.

— Не могу больше, — прошептала она.

— Можете, — заявила старуха, — и сделаете.

Эйвил совершила ещё одно усилие, и боль резанула её, словно раскалённым ножом.

— Отлично, у вас получается. Ещё.

Эйвил заскрежетала зубами и повторила толчок.

— О, Рохана, он сейчас появится, госпожа, — закричала Мила. — Осталось совсем немного, напрягитесь.

Последнее усилие, и воздух в спальне разорвался от пронзительного детского крика. Эйвил обессилено лежала в кровати и не могла даже приподняться, чтобы увидеть собственного ребёнка.

— У вас сын, госпожа, — раздался ласковый голос Милы. — Сейчас вы его увидите.

Повитуха обрезала пуповину новорождённого, омыла его скрюченное тельце тёплой водой и завернула в махровое полотенце.

— Вот он, графиня. Ваш малыш.

Эйвил получила в руки небольшой тёплый комочек, из которого выглядывало личико, безобразное, как и у всякого новорождённого. Однако молодой маме оно показалось самым прекрасным на свете. С любовью прижав комочек к груди, графиня счастливо вздохнула. Младенец словно почувствовал счастье матери и перестал кричать.

В этот момент акушерка забеспокоилась. На простыне продолжало растекаться кровавое пятно.

— О, милосердный Ямат, — испугалась старуха. — Мила, быстрее, неси ещё воду, и полотенца. Как можно больше полотенец.

— Что случилось? — всполошилась главная фрейлина.

— Кровотечение продолжается. Его необходимо остановить.

Графиня открыла глаза. Её слегка знобило, на коже появились небольшие пупырышки, а мысли начали разбегаться по всей голове, словно она здорово перебрала с молодым вином.

— Не надо беспокоиться, мои хорошие, — тихо прошептала Эйвил. — Я знала о том, что умру во время этих родов. Суата нагадала мне по руке, прошлой весной.

Душу старухи обуял дикий ужас.

— И вы поверили ей, госпожа? Все суаты шарлатанки. Вы не умрёте. А ну, Мила, поторапливайся.

— Иду.

Девушка кинулась прочь из комнаты, и за ней последовали ещё две фрейлины.

— Не стоит, — ласково прошептала молодая мать, прижимая к себе сына. — Я уже смирилась с судьбой.

— Помолчите, госпожа, вам нельзя сейчас напрягаться, — и акушерка заплакала, предчувствуя неминуемую беду.

Пятно крови тем временем увеличилось.

— Скажи Ксенофу, чтобы он позаботился о нашем ребёнке, — продолжала графиня. — Пусть даст ему хорошее имя. И расскажет когда-нибудь обо мне, его матери, которая так сильно его любила. Обещай мне, Джиневра.

— Обещаю, — старуха низко опустила голову, и слёзы потекли с её подбородка на окровавленный фартук.

— Спасибо, — Эйвил закрыла глаза и обратила все мысли к сыну, отдавая ему тепло своего тела.

Когда Мила вернулась в спальню, глазам её предстала мрачная картина. Акушерка громко рыдала подле госпожи. А та, затихшая навсегда, казалась самой счастливой женщиной в Саул Тай. На лице её блуждала лёгкая улыбка, словно она видела хороший и добрый сон.