— Ну-с, это тоже провокаций?! У Веры Ивановны потемнело в глазах. Вольф выплюнул изо рта сигарету прямо на пол, придавил окурок каблуком. Он был вне себя от ярости. Столько времени проканителился с этой фанатичкой! Пустил в ход все средства «умиротворения», но ни черта не добился. Он уже не знал, как будет отчитываться перед начальством, но тут на сцене появился Гоштов с неопровержимой уликой.

— Вы узнавай этот фуражка?

Вера Ивановна, собравшись с силами, покачала головой.

— Нет, впервые вижу. Эту вещь в первый раз вижу. Вы можете показать мне что угодно и хотите, чтобы я опознала? Нет, не пройдет…

Эсэсовец помахал хлыстом.

— Из ваш дом бежали два партизан!

— Ничего не знаю.

— Зна-аешь, — протянул Вольф и наотмашь ударил Веру Ивановну хлыстом поперек лица, потом еще раз и еще.

Вера Ивановна медленно сползла по стене на пол.

Гестаповец вылил на ее всю воду из графина. Она с трудом приподнялась и села на полу, прислонившись к стене. «Косицкий убит или ранен. Наверное, схватили Таню, брата и других…» Мысли у нее путались, сердце болезненно сжималось, тело сотрясала нервная дрожь.

Вольф взглянул на нее и, поняв, что сейчас от нее ничего не добьешься, швырнул хлыст в угол. Ополоснув потное лицо у рукомойника, плюхнулся на стул, застыл. Сколько прошло времени, он не заметил… Когда отдернул шторы, за окном была ночь, в стекла хлестал дождь. Он снял трубку и позвонил Клецке. Тот со сна не сразу понял его, попросил повторить…

Клецке быстро натянул одежду, вызвал машину и вышел на улицу. Сырость охватила его, он зябко передернул плечами. За тротуаром точно развевалась на ветру сырая рыбачья сеть. Сквозь нее едва виднелись мокрые деревья и жухлая трава по обочинам дороги. Клецке почему-то опасливо оглянулся, поднял воротник плаща и пошел, хлюпая сапогами по лужам. В тени тополей огромным лакированным жуком лоснился «мерседес». Капли дождя отскакивали от крыши автомобиля. Шофер в форме предупредительно распахнул дверцу.

Войдя в кабинет Вольфа, Клецке выбросил было вверх руку, но Вольф только вяло отмахнулся — не до того, мол.

— Можно поздравить вас, Вольф, дорогой?

— Не совсем, герр майор, — язвительно возразил гестаповец.

— Но отчего же?

— Один партизан подорвал себя и полицейского гранатой, а второй ушел… На трупе ничего интересного не найдено, да и вы понимаете, что там почти ничего и не осталось… — Плохо, плохо… — Клецке забарабанил по столу пальцами.

— Ладно, Клецке, погодите радоваться моей полуудаче. Да-да, не возражайте, я отлично понимаю, что вы рады, когда у меня что-нибудь не ладится. Но сейчас не время обсуждать психологические проблемы. Нужно срочно доводить дело до конца. Надеюсь, вы понимаете, что и ваши дела зависят от этого… Мастера Печкура вызвали?

Клецке отвел глаза.

— Увы, нет, шарфюрер.

— Почему?

Он с Мейером еще ночью выехали на дальний перегон…

— Что случилось?

— Локомотив застрял.

— Выслать мотоциклистов?

— Зачем. В лесу легче ускользнуть. Подождем возвращения.

— Хорошо, герр майор. Но когда они вернутся, я отдам приказ арестовать этого мастера, а также инженера.

Клецке поднял набрякшие веки.

— Но причем здесь Мейер?

— Я вообще подозреваю всех советских…

Клецке и сам был готов теперь разом избавиться от всех этих русских, что окружали его в депо и заставляли всегда быть настороже, но он не мог удержаться, чтобы хоть чем-нибудь не насолить этому заносчивому молодчику. Норовит возглавить все депо и заслуги по уничтожению подполья и партизан приписать себе…

— Превосходно!.. Давайте арестуем и поставим к стенке всех. А кто же будет на нас работать? Улики, и то косвенные, пока только против Печкура. Простите за откровенность, дорогой Вольф, но я считал вас гораздо разумнее.

Вольф молча проглотил пилюлю и стал копаться в бумагах, делая вид, что ничего особенного не произошло. А Клецке косился на седую женщину, всю в кровоподтеках, так и оставшуюся сидеть у стены, безжизненно откинув голову. Да, приложены руки к ней основательно, а результат — пшик. Этот чертов Вольф плохо знает русских, не то что он, Клецке. Она крепкий орешек. Конечно, от нее тянется ниточка, но хватать ее брата и тем более Мейера рановато — вспугнешь остальных. Необходимо какое-то время выждать. Установить негласное наблюдение… Разве выпустить Печкур как приманку? Нет, теперь этот маневр не принесет никакого успеха. Болван Вольф опять всю погоду испортил… Все-таки методы у этих гестаповцев… После ареста Печкур они изменят тактику — это аксиома. Будут играть по большому счету…

Клецке наклонился над Верой Ивановной, желая помочь ей сесть на стул. Но она брезгливо отстранилась и с трудом поднялась сама. Села.

— Вы умная женщина, но ведь мы тоже не дураки. Назовите тех людей, с которыми вы связаны, и инцидент будет исчерпан… Ну, хорошо, хорошо, не надо так на меня смотреть… — Клецке вразумляюще поднял палец. — Я гуманный человек, особенно с женщинами… Я могу облегчить вашу участь, мадам… Ничего не говорите о вашем брате. Скажите, пожалуйста, только одно слово: кто такой инженер Мейер? Только одно слово, и можете считать себя, как у вас говорится, свободной птицей. Слово офицера, я сам достану вам пропуск в Германию, во Францию — куда хотите, вас обеспечат солидной суммой германских марок… Так кто есть Мейер?

Вера Ивановна молчала.

Вольф не выдержал, подскочил к ней. — Отвечайт, партизанская сволочь, пока мы в хороший настроений!

Вера Ивановна и не взглянула в его сторону. Сердце у нее надсадно и остро ныло. Раз спрашивают о Мейере, раз убили Косицкого — это провал… Ивана тоже арестуют, всех, всех…

Единственное, что ей теперь остается это умереть, достойно, как подобает коммунисту.

Звякнул телефон. Клецке отвел взгляд от подпольщицы и снял трубку: он ждал сообщения от дежурного по станции о прибытии состава, где находились Печкур и этот загадочный Мейер.

Вольф взял сифон и рассчитано ленивым движением нацедил в стакан газировки. У Веры Ивановны давно пересохло в горле, ее мучила жажда. И теперь гестаповец нарочно маленькими глотками пил воду, косясь на нее из-под насупленных рыжих бровей. Несколько мгновений она тяжелым, смертельно ненавидящим взглядом смотрела на Вольфа, в нем сейчас сосредоточились все беды, которые фашисты принесли на родную землю, потом, рванувшись вперед, схватила со стола парабеллум.

— Гады!..

Вольф на секунду раньше вскинул вальтер и в упор выстрелил подряд три раза в подпольщицу.

Вера Ивановна выронила оружие, схватившись за грудь, сделала шаг вперед и, запрокинув голову, тяжело рухнула на спину.

Клецке, с кричащей телефонной трубкой в опущенной руке, ошеломленно глядел на нее…

…Берег приближался. Холодный ветер носился по озеру и швырял волны то в борт, то в корму лодки. Клочья тумана паклей повисли на камышах. Небо еще было темно-синим, и кое-где слабо мерцали звезды. Косицкий, откидываясь всем корпусом назад, греб и вода журчала под веслами. Таня сидела на корме.

Косицкий выскочил из лодки первым и, не заметив на пустынном берегу ничего подозрительного, позвал спутницу. Вскоре они вошли в лес. Меж сосен и елей еще стоял ночной сумрак. Шли молча, занятые своими мыслями. Миновали зеленую поляну с одинокими кленами.

Направились к холму, на котором толпились березки. В березнике гукала кукушка, откуда-то справа, очевидно, с болота, доносилось утиное кряканье. Ветер раскачивал березы, и они тихо-тихо шуршали, задевая по траве зелеными косами. Всходило солнце.

Косицкий откинул на затылок шапку.

— Честное слово, как в мирной обстановке.

Таня грустно улыбнулась.

— Мы сюда на маевку ездили…

Юное лицо Косицкого посуровело.

— Ничего, доживем и до маевки… Вот только фашистов разобьем…

Таня вздохнула. И словно прочитав ее мысли, лейтенант спросил:

— Жалеете, что Курбанов с нами не ушел? — И сам же ответил за нее. — А что, муж с женой рядом бы сражались…

Таня внимательно посмотрела на него.

— Вас тоже война разлучила?..

— Я не женат, — вспыхнул Косицкий и ускорил шаг так, что Таня едва поспевала за ним.

Отец, тетя Вера, Пулат не выходили у нее из головы. Тяжелое предчувствие охватило ее, на глаза невольно, навернулись слезы. Да, было бы хорошо, если бы Курбанов сражался с ней рядом, — верно сказал лейтенант. Но приказ есть приказ, тем более для них, комсомольцев… Таня провела рукой по лицу. Вспоминалась счастливая жизнь с Пулатом. Таня всегда удивлялась, когда товарищи говорили, что в рейсе он молчалив, сосредоточен, когда надо — упрям. Дома он был совсем другим: весело оживленным, мягким, добрым. Ей повезло со службой: ведь находясь под рукой дежурного по депо, она вместе с ним отправляла паровозные бригады в рейс, встречала их, а значит имела возможность встречать и провожать мужа, и, хотя никому никогда об этом не говорила, верила, что ему поэтому легче в рейсе, и втайне гордилась собой и своей любовью.